Там, где папа ловил черепах

Ламара, улучив момент, зашептала мне на ухо:

— Отари утром в деревню свою уехал. Дедушка там заболел. Ты пиши мне письма, я буду ему передавать.

Поезд шел по узкой долине. Я с тоскою смотрела на горы. Где-то там, за этими горами, еще горы. А потом еще и еще. А на самых высоких, почти у альпийских лугов, деревня Отара. Он рассказывал. Любовь моя! Если бы он знал сейчас, что я мчусь в противоположную сторону.

Стемнело. Проводник стал раздавать белье. Папа уже давно разговаривал с пассажирами. Я постелила постели, взобралась на верхнюю полку и стала смотреть на проплывающие мимо огоньки.

Огоньки, огоньки… А ведь всего сутки назад: «Я не похож на Чкалова?» И эти синие-пресиние глаза.

Слезы текли по моим щекам, я не утирала их. Было больно и сладко так страдать.

Уреки

— Ирина, бежим скорей, через десять минут почта!

Моя подружка, десятиклассница Нюра, была страшно взволнована. Еще бы. Переписывается с пограничником и именно сегодня ожидает ответа на свое особенно важное письмо.

В Уреках я со всеми девочками перезнакомилась и могу сказать твердо: лучшей подруги, чем Нюра, мне здесь не найти.

Каждый день я пишу по одному стихотворению. Вот, например:

Ветерок чуть-чуть играет шторами,
Шум прибоя слышится вдали.
Ты, Отари, поскорей желанную,
Дорогую весточку пришли.

Прочитав это, Нюра прослезилась. Тронутая до глубины души, я рассказала ей, как неожиданно и безжалостно легли между мной и моим любимым сотни километров.

— Я понимаю, понимаю тебя, как никто. Между мной и моим Олегом тоже легли сотни километров.

— Нас разлучила моя мама.

— А нас — Красная Армия.

Я ей сказала, что пишу письма в Тбилиси почти каждый день. Но увы. Тбилисцы не следуют моему примеру. От Отара получила всего четыре письма, от Ламары — два, от Нади только одно, хоть она клялась — при расставании, что будет описывать каждый шаг Отара, она же знает, что я без Отара жить не могу. Люся в Москве и вообще, наверно, забыла о моем существовании.

— А ты все равно всем пиши, — сказала Нюра. — Ни на кого не обижайся и пиши. Вообще пиши даже тем, кого плохо знаешь. И будешь получать много, много писем, так делаю, и письма ко мне идут потоком.

В Тбилиси представления не имеют, как мы встречаем почту в Уреках. Для нас это праздник. Каждый день к шести часам вечера мы сбегаем с горы на станцию. Сюда спускается, невзирая ни на какую погоду, почти вся молодежь. Стоим, смеемся, скрывая муки ожидания, делимся новостями, которыми живет этот маленький населенный пункт. Всю весну здесь идут дожди, то проливные, то моросящие, изумрудами сверкает листва на цитрусовых деревьях, как гурты вернувшихся с тучных пастбищ овец, бугрятся сплошными рядами чайные кусты, проглядывает между туч ослепительно яркое солнце, а вдали, за эвкалиптовыми рощами, голубеет море. Но нам совсем, совсем не до этого. Мы жаждем писем и гибнем без них в этом светлом раю.

Вот вынырнул из-за зелени холма поезд. Почтовый вагон, по нашим расчетам, окажется далеко впереди. А поезд стоит полминуты. Бежим к вагону вслед за нашим почтарем, хромым Доментием. Доментий в совхозе важная фигура. Все льстят ему и необыкновенно вежливы с ним, будто от этого зависит, придет письмо или нет. Доментий важно забирает у проводника почту и не спеша возвращается в помещение станции. Там он отдает кое-какие корреспонденции начальнику и разговаривает с ним о том о сем. Потом выходит, смотрит на небо. Мы стоим поодаль и покорно ждем, пока он перекидывается приветливыми словечками со знакомыми, а знакомы тут между собою все. Потом за ним мы поднимаемся на гору, к почте. В почту он нас не впускает. Она слишком тесная. Он выкрикивает в крохотное оконце фамилии, счастливчики подскакивают, хватают письма, благодарят и тут же вскрывают конверты. Если нет тайн от других, письма читаются вслух, и чего-чего только не услышишь о всем белом свете!

В тот день я получила два письма, Нюра — целых восемь. Побежали к ней домой и прочли эти письма друг другу с соответствующими, конечно, пояснениями. Я получила от мамы и от Отара, а Нюра — от своего пограничника, от двоюродной сестры и племянницы и от девочек, которые в разное время побывали в Уреках и имели неосторожность оставить ей свои адреса. Правда, эти девочки не всегда отвечают на Нюрины письма, но она ведь не обижается. Так и не прерывается переписка.

Прочитав все письма по нескольку раз, мы вышли на летнюю площадку. Сели рядышком на скамейку и запели в два голоса: «Серый камень, серый камень, серый камень в пять пудов, серый камень так не тянет, как проклятая любовь!..»

Совхоз на пятачке холма. По краям этого пятачка одноэтажные и двухэтажные бараки, столовая, клуб, контора, почта, детский сад, школа. А посредине пятачка летняя площадка с эстрадой и рядами скамеек. Оттуда видна, прямая как стрела, грунтовая дорога к морю.

— Нюра, как здесь красиво! Если бы здесь жила моя мамочка и Отари, я бы отсюда никогда не уехала.