Там, где папа ловил черепах

А вот гора молодой, малиново-красной редиски, а позади продавец, такой же малиновый и лоснящийся, с черными-пречерными, бесшабашно веселыми глазами. Коля как раз отпустил мою руку, и я остановилась, как вкопанная.

— Ахали болоки, ахали болоки![32] — орет продавец, и подмигивает, и смеется, и обрызгивает гору редиски пучком мокрой зелени.

— Вай-мэ! — передергиваются обрызганные заодно покупатели. Отскакивать им некуда, базар тесен.

— Ва, генацвале[33], воды боишься? — радостно улыбается продавец.

Коля снова тянет меня за руку, я переступаю через кучки пемзы, губок для мытья, веников и тыквы, протискиваюсь между бочками с соленьями и прилавками, заставленными сыром, кислым молоком, медом, яйцами. Наконец вывалились вместе с толпой через узкие ворота на улицу, и сразу чей-то ликующий крик:

— Халхо, сцрапад, джобахани дгас![34]

Трамвай здесь называют очень подходящим словом — джобахан. Он когда едет — и скрипит, и дребезжит, и лязгает, трогается рывком, останавливается как сломанный. Однако это все же лучше, чем идти на горы пешком. И потому толпа бросается к трамвайной остановке, крик стоит такой, что в двух шагах нельзя услышать друг друга, людская лавина облепляет подножки, каждый, затиснувшись в вагон, торопится занять место — ведь ехать не десять и не двадцать минут, — путешествие от этого базара до Лоткинской занимает минут сорок, и это еще в том случае, если трамвай нигде не сойдет с рельсов пли же ЗаГЭС вдруг не отключит электричество.

Если кому-то из нас удается занять сидячее место, усаживаем маму — у нее больное сердце, а сами стоим и радостно поздравляем друг друга:

— Едем, товарищи, едем! Как нам повезло!

В Рязань и обратно

Неожиданно арестовали нескольких директоров совхозов, обвинив их в умышленном провале работы. Так это было в действительности или не так, люди непосвященные не знали, и моя мать испугалась за отца. Не раз приезжали в Мухатгверды разные учетчики и контролеры. Но они находили, что все в порядке, даже хвалили за работу. Опять приехал Гжевский и еще двое с ревизией. Обошли и осмотрели все хозяйство, силились обнаружить какие-нибудь недостатки, им все не нравилось, все было, по их мнению, «не на уровне». Наряду с многочисленными придирками сделали несколько дельных замечаний, и мой отец принял это к сведению. Он опять завел разговор о необходимости прокладки водопровода. Они пообещали поддержать это требование в управлении, но как-то вяло. Один из сопровождавших Гжевского отвел папу в сторону:

— Я тебя научу, как действовать, а ты распорядись: три сотни яиц и пятнадцать курочек.

— Не понимаю, — сказал папа, хоть очень хорошо понял все.

— В бричку положи, пока мы пройдем тут неподалеку узнать, что думает Назарбеков.

Когда они довольно скоро вернулись от Назарбекова, бричка была пуста. Дома папа потом рассказывал, какие у них сделались лица. Уехали молча. А через несколько дней в коридоре управления отец мой случайно, а может быть и не случайно, встретился с Гжевским. Тот сказал:

— Кстати, давно хотел спросить: ты что, действительно веришь, что социализм можно построить за три дня?

Отец промолчал, но понимая, к чему тот клонит.

— Чего так стараешься? Как сосед, открою тайну: на твое место собираются назначить одного известного партийца. Ты не справляешься с работой. Это знает начальство, только собирают еще кое-какие сведения.

Мой отец не сдержался:

— Это начальство — твой родственник Назарбеков?

— А я и не собирался скрывать, что он родственник моей жены. Добрый совет тебе: пока не поздно, подумай. Сейчас пока ты еще можешь оформить уход по собственному желанию.

Отец пошел в политотдел к Георгию Вахтанговичу. Тот ничего не знал о предстоящем снятии отца с работы и успокоил как мог.

По почте пришло к нам домой анонимное письмо. Автор «от всей души» советовал маме поберечь мужа и отца своих детей. Мама и папа долго спорили шепотом. Она грозила разводом, если он не бросит все и не уедет с нами в Рязань. Он ехать отказался. Заторопившись в совхоз, сказал, что мамины страхи сбивают его с толку, и уехал. Тогда мама, не долго думая, собрала вещи, и мы поехали на вокзал.

Пока стояли в очереди за билетами, Коля уговаривал маму не ехать. Казалось, она вот-вот уступит. Но наша очередь подошла, билеты в руках.

Сели в поезд, поехали. А почему, я все же понять не могла. Думала: «Как папа огорчится, когда приедет из Мухатгверды и увидит, что нас нет. Как он, бедненький, загрустит». Передо мной стояло его лицо с большими недоумевающими глазами. Лежа на верхней полке вагона, я подолгу смотрела в окно на проплывающие в кромешной тьме огоньки в степи и думала: «Значит, теперь у меня, как и у Люси, не будет папы?.. Или он все же бросит совхоз и приедет в Рязань? Папочка, дорогой, никогда я тебя не забуду, но ты приезжай, приезжай…» В окно заносило едкий дым паровоза, ветер холодил щеки, я засыпала в слезах и уже не слышала, как мама укрывала меня и поднимала раму окна…