Там, где папа ловил черепах

— Что да, да? — начал злиться он.

— Подняла!

— Подняла? — не расслышал он.

— Да, да!

— Хорошо. Теперь слушай, я стучу!

Он постучал в стекло:

— Слышишь, где я стучу?

— Нет!

— Еще раз стучу! Слышишь где?

— Не могу понять, Эмик!

Мама посоветовала взять какой-нибудь картон и двигать его по ставне. Когда свет на улице исчезнет, там он, значит, и пробивается.

Так тетя и сделала. И сразу дядя крикнул с улицы: Есть! Есть! Держи картон, держи крепко!

Он проворно забежал в дом:

— Держи, не шевелись!

И он залепил щель замазкой так быстро, словно щель, как живая, ускользала из-под рук.

Разделавшись таким образом со всеми щелями в ставнях окон, дядя стал думать, как затемнить галерею.

— А я свою не буду затемнять, — сказала бабка Фрося.

— Значит, вы наш враг? — сказал из окна Лева.

— Не враг, а просто ляжу спать.

После школы я быстро готовила уроки и убегала к Ламаре. И каждый раз замирало сердце: может, Отари уже приехал? Первого января он отправился на сборы в Лакуриани, а потом в Россию на соревнования по горнолыжному спорту. Целый месяц разлуки! Но это долгое ожидание не мешало, однако, веселиться в доме Ламары. Там меня принимали как взрослую. Это было ново и приятно. Правда, недавно в школе классный руководитель тоже сказал приятную для меня вещь. Сидела я в коридоре на необычайно крепком, выкрашенном черной краской столе и болтала ногами. У стены напротив околачивалась в ожидании звонка и Сашка. Нас с математики выгнали. Вдруг идет наш Алексей Иванович. Хотела спрыгнуть, он печально сказал:

— Сиди. Опять выставили?

— Да.

Я все же слезла.

— Главное, мы ничего не делали, — своей обычной напористой скороговоркой затараторила Сашка. — Я только повернулась к ней, — Сашка кивнула на меня, — а она, — Сашка рассмеялась, — захохотала. И я тоже захохотала, потому что она такую смешную гримасу состроила…

— А Ольгушка, — подхватила я про учительницу математики, — рассердилась и сказала, что мы будто бы пол-урока прохохотали.

— Правда, какой смех на алгебре напал, — совсем разоткровенничалась Сашка.

— Уж если на то пошло, — сказала я, — ты и на географии смеялась.

— А ты, а ты? — указала на меня пальцем Сашка и на всякий случай отскочила. — Клим тебе палец показал, а ты с парты свалилась.

— В общем, обе хороши, — подытожил Алексей Иванович.

Мы переглянулись и, вместо того чтобы в полной мере осознать свою вину и раскаяться, прыснули со смеху.

— А теперь чего? — спросил он устало.

Мы не знали, как объяснить, что нам все время смеяться хочется. А если к тому же обстановка для этого неподходящая, нас просто душит смех.

Алексей Иванович будто угадал наши мысли и посоветовал:

— Смейтесь побольше на переменах и дома.

— Я там смеюсь так, что бабушка дурой меня обзывает, — со смехом сказала Сашка.

— А у нас, — рассмеялась я, — мама сердится, когда мы с братом смеемся. Она говорит, что мы бездельники.

— Ну хорошо, а когда же вы не смеетесь?

— Когда спим.

Наш классный руководитель задумался. Он стоял, огорченный, совсем рядом, и я вдруг заметила, что мы с ним уже одного роста. Стало стыдно: такая большая и заставляю его, пожилого и озабоченного, ломать голову над всякими пустяками.

— Мы больше не будем! — с жаром пообещала я.

— Да, да, честное слово! — подхватила Сашка.

Алексей Иванович вздохнул, отступил на шаг:

— «Не будем, не будем»… Вот смотрю я на вас и думаю: сколько вы нервов учителям в прошлом году потрепали? Выходит, и в этом году продолжаете? Девчонки, придет время, вас в комсомол не примут!

— Примут, — сказала Сашка, — мы исправимся.

— Когда? Вы уже большие. И хотите нравиться мальчикам, правда?

Сашка лукаво поглядела на меня, я на Сашку.

— Да, да! — повысил голос Алексей Иванович. — Что скрывать — вы самые звонкие девчонки в классе. Тем более удивительно, что тетя Даша пожаловалась на вас. Зачем лазили на пожарную лестницу?

— Мы поспорили.

— С кем?

— С Климом и Арамом. Они сказали, что нам слабо пройтись по крыше школы вдоль карниза.

— А вы и на крыше были?

— Ну и что? Они могут, а мы не можем? Алексей Иванович! Мы у себя дома с крыш и деревьев до этого года не слезали!

Он не знал, что ответить. Потом сказал:

— Ну и на здоровье. На то и детство. Но… мне кажется… Уже не подходит таким изящным, славным девушкам взбираться на крыши. Представляю, как необаятельно выглядели вы на крыше, растопыренные, дрожащие…

Этот разговор лично на меня очень подействовал. Я вдруг увидела себя как бы со стороны и захотела стать такой девушкой, какую видел во мне Алексей Иванович. С тех нор перестала бегать как попало. А сколько я вертелась перед трюмо! И так, и сяк, и присаживалась перед ним на стул, как бы примеряя к себе разные изящные позы. Сама себе я правилась все больше и больше, и чем больше нравилась, тем длительнее и веселее было мое верченье перед зеркалом. И опять бегом к Ламаре: где же он?

В тот новогодний вечер, когда я убежала с балкона в комнату, мне казалось, все догадались о поцелуе, и я сгорала со стыда. Но никто не обратил на меня внимания, потому что каждый был занят своими переживаниями. Отари вошел в комнату не сразу, и это дало возможность постепенно успокоиться.