Там, где престол сатаны. Том 1

– Пойди, елки-палки, пойми, чего он хочет, – доверительно сообщил Рома Боголюбовым, как старшему, так и младшему. – И рыбку съесть, и на хрен сесть… Н-н-да… – Он с досадой отбросил карандаш, которым так и не записал ни единого слова. – Однако попробуй этакую махину сдвинь, переделай, да еще без крови. А?! Да еще террариум вокруг себя имея, где все шипят и где каждый норовит ядовитым зубом и прямо в вену… – И главный редактор «Московской жизни» размашисто ткнул себя указательным пальцем правой руки в сгиб левой – как раз в то место, где доктора и фельдшеры «Скорой» пронзают иглой вену призвавшего их на помощь страдальца. – Вот так-то, доктор, – вдруг обратился он напрямую к младшему из Боголюбовых. – А вы все морщитесь: и Ленин вам не такой, и партия свое отжила…

Сергей Павлович, краснея, как пойманный со шпаргалкой школьник, начал было объяснять, что, собственно, лично против Ленина никакого камня за пазухой он не носит, более того, с учетом, как ему кажется, политических и социальных обстоятельств той эпохи… В продолжении своей сбивчивой речи Сергей Павлович с мучительным усилием пытался припомнить, кого он напоминает себе – и, вспомнив сначала строку из Евангелия: «И, выйдя вон, плакал горько», безмолвно ахнул и готов был сам, как Петр, оплакать собственную слабость. Кроме того, он ощущал на себе гневный взор папы и пронзительный взгляд глаз-буравчиков Георгия Владимировича и с ужасом думал, что его убогий лепет жалок, постыден и отвратителен.

Тут очень кстати возник в кабинете маленький человек в очках и вкрадчивым голосом напомнил главному редактору, что через пятнадцать минут к нему явится за давно обещанным интервью корреспондент Би-би-си Владимир Козловский. Рома сморщился.

– Как мухи на говно… Хоть беги, – пожаловался он почему-то Павлу Петровичу, который в знак сочувствия и понимания важно кивнул головой. – И я им всем этаким старым попугаем, – изображая собой говорящую птицу, главный редактор вытянул шею и захрипел, – перестройка, Горбачев, сопротивление консерваторов, Нина Андреева, мать ее… – Последние два слова он произнес вполне по-человечески. – Юр, – страдающим голосом обратился он затем к маленькому человеку, ни на шаг не ступившему от порога, – может, ты?

– Желают именно вас, Георгий Владимирович. Они так и в факсе из Лондона указали.

Обреченно махнув рукой, Рома повернулся к Боголюбову-старшему:

– Давай, Паш. Что стряслось?

Напрасно опасался Сергей Павлович, что папа не сумеет кратко, достойно и внятно изложить суть дела. Напротив: Павел Петрович буквально в пять минут представил сжатый очерк судьбы Петра Ивановича Боголюбова, точно назвав даты трех его арестов и гибели. Упомянул он и о своем давнем и единственном визите на Лубянку (ни словом, разумеется, не обмолвившись, что сподвигла его на этот шаг покойница и ангел – жена и ничего не сказав о пережитом им тогда ужасном смятении души, скорчившейся в ожидании неминуемой кары со стороны грозного ведомства). И наконец, сообщил о полученной им из соответствующего окошечка справки о смерти отца, последовавшей 25 марта 1937 года в результате перенесенного з/к Боголюбовым воспаления легких.

Все.

С тех пор, однако, было три переезда, каждый из которых, как всем известно, равен пожару. Справки нет. Потерял. Есть, между тем, и, слава Богу, сохранились три письма Петра Ивановича, в последнем из которых он писал, что приговорен «тройкой» к расстрелу.

– И кто усомнится… – внезапно дрогнувшим голосом промолвил папа, вызвав у Сергея Павловича желание немедля повиниться перед ним за свои высказанные и невысказанные укоры в недостойном отречении от родного отца.

Выслушав это, Рома задумчиво побарабанил пальцами по столешнице и в лоб Боголюбовым задал прямой вопрос:

– А от меня-то вы что хотите?

Павел Петрович замешкался с ответом, и Сергей Павлович, уловив папину заминку, поспешно сказал, что нужно письмо на Лубянку с просьбой предоставить сотруднику газеты – тут он кивнул на папу – следственное дело его отца, Боголюбова Петра Ивановича, священнослужителя, погибшего в тридцать седьмом году в местах лишения свободы. Папа откашлялся.

– И звоночек к письмецу, – показал он на «вертушку». – Кому-нибудь туда, – Павел Петрович возвел глаза к потолку. – А то ведь и не прочтут.

– Ты, Паша, с письмом погоди, – не обращая никакого внимания на младшего Боголюбова, невнятно, быстро и раздраженно заговорил Рома. – И со звоночком… Кому я буду звонить? Крючкову? Да ты в уме?! – Главный редактор «Московской жизни» встал из-за стола и оказался человеком роста довольно высокого, со свисающим через брючный ремень круглым брюшком. – Тут весь вопрос в реабилитации. Он, то есть твой отец, – он реабилитирован?

Кровь ударила в голову Сергея Павловича.

– Какое это имеет значение? – опережая открывшего рот папу, быстро и глухо проговорил он. – Его вина перед властью в том, что он был священник и не пожелал отречься ни от сана, ни от Бога, которому служил…

– Твой сынок, похоже, верующий? – по-прежнему не глядя на Сергея Павловича, с гадливой усмешкой осведомился у старшего Боголюбова Рома.