Там, где престол сатаны. Том 1

Дальнейшие действия доктора Боголюбова нельзя было признать вполне разумными. Вместо того чтобы немедля отправиться обратной дорогой, сесть в метро, поехать домой и там вместе с папой, признав его мудрость, обсудить, какие шаги следует предпринять для выяснения судьбы Петра Ивановича, он двинулся вверх по Кузнецкому. Мысли его занимали два вопроса: Аня это была или не Аня? И почему она оказалась здесь?

Ответ: как всякий советский человек, она имеет право искать следы замученных властью людей, состоящих с ней в родстве в первом, втором и даже третьем колене.

Однако она отвернулась.

Отвернулась ли она ранее того, как он был схвачен презренным и превосходящим его физической мощью стражем, или она отвела взгляд, дабы не быть свидетелем унизительной для человеческого достоинства сцены изгнания Сергея Павловича, напрасно потрясающего своим заявлением и столь же напрасно сотрясающего воздух своими воплями?

Отвернулась ли она из-за того, что не захотела признать знакомство с ним, омраченное, честно говоря, его развязным поведением и даже домогательством после совместного застолья в убогом номере «Ключей»? Или она не имела с той Аней ничего общего – кроме темных глаз и родинки на щеке?

О, Небо! Так воскликнув (или подумав), он поднял глаза к небу, на котором угасал неяркий осенний свет уходящего дня. Почему я должен гадать – она там была или не она? Нет, я более не буду гадать. Когда-нибудь, увидев ее, я спрошу: вы это были или не вы? И она скажет… Нет, милый, шептал он себе слова, которые она скажет ему, не меня ты видел. Разве оставила бы я тебя в твоей тоске и твоей беде? Разве не обняла бы тебя, сострадая твоей м'yке? И разве не понял бы ты, наконец, что я помню тебя, думаю о тебе, люблю тебя? «Да, да», – отвечая Ане, шептал Сергей Павлович, и в груди у него переставало саднить от чувства собственного бессилия, скорби о Петре Ивановиче и жалости к папе. Новая боль занималась в нем – но то была блаженная боль несбыточных мечтаний, утешительных грез и всегда нас манящих надежд.

9

Между тем, пока душа Сергея Павловича витала в заоблачных высях, невозбранно предаваясь там своим радостям и печалям, его тело было остановлено красным огнем светофора на углу Кузнецкого и улицы Дзержинского. Серые громады домов главного учреждения Родины высились впереди. В одном из них, а именно в том, что был левее, располагался гастроном, еще недавно потрясавший провинциалов столичным изобилием, но ныне, по словам друга Макарцева, скатившийся в общую яму постыдной бедности. Тем не менее, едва красный свет сменился зеленым, ноги сами понесли Сергея Павловича сначала через улицу, а затем налево, к магазину. В то же самое время его руки принялись шарить по карманам куртки и пиджака и, как ни странно, обнаружили там нечто весьма и весьма обнадеживающее. Мгновенно почувствовав жажду и возможность ее утолить, Сергей Павлович взлетел по широким ступеням, но со вздохом, в котором примерно в равных долях смешались ликование и уныние, обнаружил взятый в осаду прилавок винного отдела и тянущуюся к нему змееподобную очередь. Близок локоть, да не укусишь. Сергей Павлович попытался протиснуться поближе, но второй раз в этот крайне неудачный для него день был кем-то схвачен за руку и с матерной бранью отброшен назад. Опять он едва не упал. И опять спас его случайный человек – на сей раз замученная бытом, пьяницей-мужем и озлобленными детьми женщина с авоськой, полной пустых бутылок. И ей он сказал виновато: «Простите». Она со скорбью взглянула на него и продолжила прерванный столкновением с ним путь по направлению находящегося неподалеку места гремяща, места пьяна, места скверна и холодна, где, может быть, ей удастся обменять стеклотару на малую толику денег. С горьким чувством обманутого в лучших ожиданиях человека собрался и Сергей Павлович пойти из магазина вон, но был остановлен мужичком в куртке с продранными локтями и вылезающими из дыр бело-желтыми ошметками поролона. Мужичка била крупная дрожь, причины которой с предельной ясностью были обозначены на его набрякшем, свекольно-сизого цвета лице.

– В-в-вы-ып-и-и-ть… ж-ж-е-ела-а-ешь?

– А что? – вопросом на вопрос ответил доктор Боголюбов, ни в коем случае не желая напрасно расставаться со своими кровными.

– Д-д-дай на бутыл-лк-ку… У к-ко-оре-еша-а-а о-ч-ч-чередь… с-счас…

И дабы у Сергея Павловича не возникло ни малейшего сомнения в его словах, пусть по известным обстоятельствам несколько невнятных, но зато совершенно правдивых, он точно указал, каким именно местом в очереди завладел кореш, оказавшийся крепеньким пареньком лет двадцати пяти, в пиджаке из черного кожзаменителя и такой же кепке на голове. Этой кепкой паренек и взмахнул, давая, должно быть, знать дружку, чтобы тот поторапливался со сбором пожертвований. Взглядом знатока человеческих душ Сергей Павлович еще раз окинул своих предполагаемых собутыльников и, вверив себя милосердному провидению, твердой рукой передал страдальцу потребную сумму.