Там, где престол сатаны. Том 1

Между тем, говоря по чести, Сергей Павлович вовсе не томился размышлениями о том, что делать и куда держать путь. Пусто, ясно и легко было у него в голове. Изредка проплывали в ней обрывки мыслей, друг с другом совершенно не связанных. Так, например, он подумал о прапорщике из приемной, однако не в связи с учиненным им грубым насилием, а в связи, представьте себе, с острой вонью его подмышек. Каково же приходится жене прапорщика, которой супружеский долг повелевает обнимать это вонючее тело, хотя, впрочем, она или притерпелась, или даже пьянеет от звериного запаха под их общим одеялом, ибо, в конце концов, мог же сам Сергей Павлович целовать и миловать Людмилу Донатовну, не обращая внимания на исходящую от нее волну перегара. Проклятье coitus’а. Истинно глаголю вам: бог создал любовь, а дьявол – совокупление. Объявляю также, что виноградная лоза есть творение света, чему наилучшее свидетельство – брачное пиршество в Кане Галилейской. Возможно ли, о братья, представить себе Христа, вместо вина творящего из воды сорокаградусную? Отвечаю: немыслимо. Враг рода человеческого во мраке преисподней изобрел перегонный аппарат, о чем имеется свидетельство в Патентном комитете, расположенном, если не ошибаюсь, в Москве, на Бережковской набережной. К тому же в наше время всеобщих подделок и подмены исконных ценностей гонят, как было указано, из опилок, иначе разве ощутил бы закаленный человек слабые признаки дурноты всего после двух бумажных стаканчиков? Тошно мне. Какое они имеют право травить честных граждан – и, между прочим, за их же собственные деньги – медленно действующим ядом, бесчестно присвоив ему добропорядочное имя «Кубанской»? Кругом обман. Сергей Павлович понурился. В это самое время в густеющих над Москвой сумерках поплыл с детства знакомый перезвон, вслед за которым – он считал – пробило шесть раз. Шесть вечера! Его словно током ударило. Небо темнело, день кончался, пора было принимать окончательное и бесповоротное решение. Сергей Павлович бросил папиросу с изжеванным мундштуком, закурил новую и оглянулся, прикидывая свой дальнейший путь. Благоразумие призывало его немедля отправиться домой, однако он лишь коротко и презрительно рассмеялся в ответ. Прочь! О каком благоразумии может идти речь, когда его миссия не выполнена. Долг плевка остался за ним, и Сергей Павлович не желал покидать сцену, не сказав последнего слова. И он устремился на Красную площадь.

Созрел ли какой-нибудь замысел в его одурманенной сивушными маслами голове, пока быстрыми шагами он перебежал узенький Исторический проезд и оказался рядом с Историческим музеем, откуда была хорошо видна вся площадь, громадная, как наша Родина, и почти пустая в этот ноябрьский вечер? Иными словами, разуверившись в возможности плюнуть в железный лик лубянского истукана, наметил ли он себе новый объект, дабы тем же способом нанести ему не только публичное, но и глубоко-символическое оскорбление? Хотел ли он выместить томившее его недоброе чувство на спасителях Отечества, гражданине Минине и князе Пожарском, одическим штилем беседующих между собой у Лобного места?

Минин: И мясника не может Провиденье обездолить и угасить в груди его священный огнь любви к родной земле и готовность лечь за нее в смертельной сече!

Пожарский: Ты прав, мой друг. Я князь, а ты – торговец из мясного ряда, но оба мы с тобою христиане православные, и обоих вскормила нас Россия. Смерть недругам от моего меча! И твой топор, навыкший рубить коровьи туши, пусть теперь потрудится в бою.

Несмотря на господствующий в обществе разрушительный цинизм и вопреки ему, Сергей Павлович сумел сохранить уважение к преданиям старины и отеческим гробам и ни в коем случае не позволил бы себе прервать беседу двух дивных героев ни дерзким словом, ни – тем более – предерзким поступком.