Там, где престол сатаны. Том 1

Кстати говоря, совершенно напрасно Гитлера отождествляют исключительно с немецким народом. Немец по крови, вернее же – австриец, а по недавно распространившимся сведениям еще и с изрядной примесью крови того народа, который он обрек на уничтожение, он принадлежит всем: немцам, русским, французам, англичанам и даже китайцам. Дьявол для всех – и Гитлер для всех. Его недаром многие любят, особенно в России.

Однако спросим себя со всей серьезностью, подобающей месту, времени и чрезвычайным обстоятельствам, которые.

Нет.

В которых.

Нет.

Несмотря на которые каждый должен исполнить свой долг.

Итак: разве не стало величайшим благом для вас, немцев, исчезновение физической оболочки командированного дьяволом на землю Адольфа? Отсутствие каких бы то ни было материальных следов его пребывания в вашей истории? Его могилы с надгробием и скульптурным изображением – во весь рост или хотя бы по пояс? Усыпальницы, где бы он покоился со скрещенными руками и мирно закрытыми глазами? Тропы к месту его погребения, которую рано или поздно протоптали бы безумцы всего мира, чтобы вопить ему «хайль»? Огонь его пожрал. И слава всеблагому Промыслу, позаботившемуся о вашем, немцы, покое! Ибо так же, как в мощах святых почивает любящий их Бог, так и в мерзких костях посланцев преисподней храпит, смердит и гадит их отец, наставник и хозяин. Сергею Павловичу стало невыразимо грустно.

– Вам, немцы, в конце концов повезло, и вы живете как люди. А мы – нет, хотя мы вас победили. И все из-за чего? Из-за кого?! А вот, – указал он на мавзолей, – он нас травит. Он помер, но дело его живет. И я, – продолжал Сергей Павлович, – выполняя долг… завещанный мне… по чести и по совести… Их всех проклинаю, а на него плюю.

Далековато было до мавзолея. Однако глубокий вдох и последовавший непосредственно за ним резкий выдох, сложенные в дальнобойную трубочку губы и стремительное движение вперед предварительно несколько откинутой головы сделали свое дело, и плевок Сергея Павловича после долгого полета осквернил гранитные ступени.

По ним же всходили несметные толпы, дабы утешить сердце зрелищем навечно оставшегося с ними кумира.

После чего, сказав немцам на их родном языке «Aufwiederse-hen», Сергей Павлович двинулся в сторону Александровского сада, намереваясь немного согреться у Вечного огня и затем некоторое время провести на лавочке в размышлениях о минувшем дне.

За его спиной живо обсуждали совершенный им поступок.

Среди немцев не было единодушия.

– Russische Schwein[5], – с ненавистью выдохнул тайно снимавший Сергея Павловича господин в тирольской шляпе.

– Warum?! Er protestirte! Er hat recht![6] – возразил ему самый молодой – лет пятидесяти – из немецких туристов.

Старушка с белыми буклями и румяными щечками скорбно покачала головой:

– Der Arme! Er so ist einsam und ungl"ucklish[7].

10

Некоторому событию стал доктор Боголюбов невольным свидетелем, когда в Александровском саду, постояв у Вечного огня и совершенно возле него не согревшись, он присел на скамейку, наглухо застегнул молнию на куртке, поднял воротник и поглубже засунул руки в карманы.

Состояние: легкий озноб, подташнивание, тоска. Угнетали душу сивушные масла.

Темно, тихо и пусто было в саду. Лишь со скамейки напротив раздавались вздохи целующейся там парочки. Не только с завистью одинокого человека, но также и с чувством безнадежно остывающей плоти внимал им Сергей Павлович.

Однако желал ли он присутствия рядом с собой существа женского, разумеется, пола и не старше тридцати – тридцати пяти лет? Людмилы Донатовны, к примеру, хотя ей, помнится, исполнилось тридцать шесть? Или первой, законной своей жены, венчавшей бурными рыданиями каждое удачное завершение супружеского соития? Или, может быть, на плечо какой-нибудь другой подруге хотел бы он положить обремененную заботами голову? И вместе, в тихом содружестве и счастливой печали, сквозь нависшие над ними голые ветви соседних лип глядеть в мрачное небо с перебегающими по нему зарницами московских огней?

Да, если бы рядом с ним сию же минуту оказалась Аня. И как тогда, в «Ключах», завидев скользящий в темной высоте красноватый огонек, пусть бы она спросила у Сергея Павловича: «Что это? Звезда?» – «Спутник», – ответил бы он ей и бережно поцеловал бы в холодные нежные губы.

Им помешали прозвучавшие рядом голоса. На покинутую парочкой скамейку напротив сели двое – один с непокрытой седой головой, другой в кепке и в пальто с черным бархатным воротником.

– Я страдаю, – заметно картавя, говорил тот, что в кепке. – Я ст’адаю. Я хочу уйти, но он, – и в его голосе Сергею Павловичу почудилась дрожь подобострастия и ужаса, – не пускает меня. Не дает мне г’асчета. Я гово’ю: отпусти, а он хохочет и мне в лицо тычет подписанный мною когда-то контг’акт.

– Однако никто тебя тогда не понуждал подписывать проклятую бумагу, – тихо заметил его спутник.

– Ты п’ав, никто меня не пг’инуждал! Но он мне все – ты понимаешь?! – все пг’едложил! Я даже в мечтах моих не мог вообг’азить… Власть безг’аничная – ты понимаешь?

– Я понимаю, – скорбно отозвался старик.