Там, где престол сатаны. Том 1

А также бюст некоего римлянина с голым черепом, запавшим ртом и резко обозначенными скулами, водруженный на метровой высоты колонну и таким образом имевший возможность постоянно наблюдать за всем, что происходило на ложе, и, по мнению Сергея Павловича, с тайной усмешкой оценивающий пыл, усилия и усердие обеих сторон.

Кроме того: большое зеркало в тяжелой тусклой посеребренной раме, две гравюры со сценами королевской охоты и натюрморт, изображавший коричневый глиняный кувшин, нож, блюдце и половину яблока с темными семечками посередине.

Дева, римлянин, зеркало и проч. – все это (вместе с бронзовой люстрой в соседней комнате) были приношения отца Людмилы Донатовны, о которых Сергей Павлович иногда говорил, что они внушают ему чудовищную тоску, поскольку за каждым из них он различает призраки отчаяния, голода и смерти. Дочь своего отца, Людмила Донатовна отвечала ему, что докторам «Скорой помощи» не следует рассуждать о вещах, им в принципе недоступных – о произведениях искусства в том числе.

Но вовсе не для продолжения их споров влекла его она за поспешно откинутую занавесь. Безропотно следовал за ней Сергей Павлович – и покорно сел рядом на заскрипевшую под ними кровать.

– Доктор, милый, – откинувшись на подушки, звала и манила его Людмила Донатовна, – окажите мне очень скорую помощь. У меня жар. У вас когда-то было замечательное быстродействующее средство. Вы его не забыли?

– Но там же люди! – из последних сил пытался он воздвигнуть преграду между собой и Людмилой Донатовной.

– Люди? – шептала она с закрытыми глазами и чуть сдвинутыми бровями, отчего ее лицо приобретало так волновавшее его всегда скорбное и страстное выражение. – Какие люди? Я не помню. Их нет. Или ты не хочешь? Молчи! – приподнялась она и ладонью запечатала ему рот. – Не смей мне лгать. Ты хочешь. И я хочу.

Откуда было ей знать, что преграда куда значительней все еще находившихся в соседней комнате людей вырастала между ними! Он не просто хотел – он умирал от ее близости, от запахов ее плоти, от быстрых и жадных движений ее рук, стаскивающих с него пиджак, расстегивающих брючный ремень, рубашку и в то же самое время успевающих и совлечь собственное платье, и открыть перед Сергеем Павловичем округлые плечи, плавные изгибы ключиц и маленькие груди с отвердевшими от желания сосками.

– Ты… что… Мила… ты что… со мной… – едва смог вымолвить он.

– И ты… – слабеющим голосом отозвалась она. – Иди же.

И забыв обо всем – о саднящей боли, оставшейся в душе после прожитых с Людмилой Донатовной лет, о том, что будущего с ней у него нет и не может быть, об Ане, которую с одобрения Петра Ивановича он выбрал себе в жены, – Сергей Павлович с обмирающим сердцем падал, летел, срывался в пропасть, тонул и уже готов был по образу и подобию прежних времен соединить с подругой головы и ноги и насладиться, однако, почувствовав на себе тяжелый взгляд Петра Ивановича, а где-то совсем рядом угадав белого старичка, понурившегося в глубокой печали и отвернувшегося от мраморной девы, римлянина и всего остального, что могло вот-вот оскорбить его взор, он перестал ласкать грудь возлюбленной, оторвал свои губы от ее рта и, поднявшись, хрипло сказал:

– Не могу.

Считанные минуты спустя он брел по улице Павлика Морозова, кляня лужи, мокрый снег, темноту, мучаясь жалостью к оставленной им Людмиле Донатовне и еще сильнее вожделея ее.

Но почему, почему?! Какое, собственно говоря, преступление совершил бы он, если бы по обоюдному согласию, влечению и желанию взял то, что ему радостно отдавали? Кто мог бы поставить ему в укор близость с той, кого еще совсем недавно он почитал за свою половину, найденную им в сутолоке жизни и, казалось, до гробовой доски соединившуюся с ним? Кому было дело до порывов его естества, волнения его крови и стона его плоти? Разве есть закон, запрещающий мужчине и женщине, ему и ей, свободно вступать в любовный союз и столь же свободно расставаться?

Он миновал здание Киноцентра, перешел улицу, затем еще одну и двинулся в сторону станции метро «Краснопресненская». Ни машин, ни людей.

– Некрополис какой-то, – неведомо кому пожаловался вслух Сергей Павлович. Но тусклый желтый свет заметил он в маленьких окошках общественного туалета, что было несомненным признаком жизни, лишь переместившейся с городских улиц и площадей в укромные, пусть даже и дурно пахнущие обители.

И разве нашелся бы человек, который промолвил бы над ним свое осуждающее слово?

Может быть, друг Макарцев – однако в смысле прямо противоположном. Что-нибудь вроде: в предверье страшного позора, не смея встретить взором – взор, бежал никчемнейший любовник, как пойманный с поличным вор.

Однако по мере того, как Сергей Павлович шел дальше: мимо зоопарка, высотного дома на площади Восстания без единого огня в бесчисленных окнах, американского посольства с уже выставленными для утренней очереди в консульство барьерами и дремлющим в будке милиционером, – его мысли принимали иное направление.