Там, где престол сатаны. Том 1

– Вся жизнь в трудах. Некоторая умеренность, может быть, – прибавил он, указывая Сергею Павловичу верный путь в коридорах и комнатах громадной квартиры. – А все остальное – судьба. Сейчас, правда, стало модно говорить «Бог». Но я человек старого замеса и предпочитаю что-нибудь не столь вызывающее и, простите, крикливое. Вас, мой дорогой, это поветрие не коснулось?

Они миновали две комнаты, в одной из которых им встретилась девица лет двадцати с быстрыми серыми глазками, в джинсах, футболке навыпуск, едва обозначившей маленькую грудь, и с сигаретой во рту.

– Я тебя просил не дымить дома, – в голосе Николая Ивановича прорезался металл, что, однако, не произвело на девицу никакого впечатления.

– Ну-у деду-ушка… – протянула она, успев осмотреть Сергея Павловича с головы до пят и мгновенной гримаской выразить свое полнейшее разочарование. Потертые брюки. Свитерок. Ничего достойного внимания. – На балконе холодно, на лестнице противно. Потерпи. Я скоро тебя покину.

– Все меня покидают, – бормотал Николай Иванович, открывая дверь в комнату с большим письменным столом, книжными полками, глобусом в углу и множеством фотографий на стенах. – Мое убежище. Прошу.

Сергей Павлович сел. Сразу бросился ему в глаза снимок, запечатлевший ласкового старичка с бородкой клинышком и бравого молодца с ним рядом в гимнастерке, перехваченной портупеей, и двумя шпалами в петлицах. В старичке после некоторых колебаний Сергей Павлович признал Михаила Ивановича Калинина, а в молодце – Николая Ивановича, что тот не без грусти и подтвердил:

– Да, да… Кремль, год, наверное, тридцать пятый или тридцать шестой. Хотя, позвольте, две шпалы… Две шпалы, две шпалы… Несомненно тридцать пятый, потому что в тридцать шестом мне добавили еще одну. А в тридцать пятом Михал Иваныч вручил мне «Звездочку». Да, да… Дела давно минувших дней, дорогой мой Сергей свет Павлович!

«И сколько же ты людей загубил за эти шпалы и за эту «Звездочку», – думал Сергей свет Павлович, внимая воспоминаниям старого опричника и ощущая застывшую на губах вымученную улыбку.

– Впрочем, отчего так официально: Сергей Павлович, Николай Иванович?! Мы, в конце концов, родственники, родная кровь, из одного, так сказать, корня. Давай проще! – придвинулся к Сергею Павловичу и дружески хлопнул его по колену Николай Иванович. – Идет?!

Сергей Павлович скованно кивнул.

– Ну вот и прекрасно! Катя! – Та же девица появилась на пороге, но уже без сигареты. – Вот, Катя, мой, так сказать, племянник…

– Внучатый, – насмешливо вставила Катя.

– Ну да, внучатый, то есть моего родного брата внук. Брата Петра, – со вздохом уточнил Николай Иванович. – Погиб, погиб, брат Петр, погиб, милый… А мог бы… Ах, да что об этом! – и голос его дрогнул. – Ты вот что, Катенька, – молвил он после краткого молчания, как бы посвященного светлой памяти погибшего брата Петра, – там, на кухне, тортик, его Сережа принес, а ты давай-ка чайку…

– Сучонка, – холодно обронил он, едва она закрыла за собой дверь. – И знаешь, чем занимается?

Сергей Павлович пожал плечами.

– Секретарша у католического попа. И в Рим собирается. Учиться. Я бы ей показал раньше и Крым, и Рим, и попа этого… Да его духа тут не было бы на следующий день! И Богу бы своему католическому в Ватикане десяток свечей бы поставил, что ноги унес. А сейчас, видишь ли, сидит себе на проспекте Вернадского, плетет свою паутину и между делами Катьку дерет.

Сергей Павлович выразил осторожное сомнение в сексуальной распущенности католического священника.

– Они, – заметил он, – по-моему, дают обет…

В ответ Николай Иванович долго и с удовольствием смеялся. Успокоившись и вытерев выступившие на глаза слезы, он в прямых, но зато доступных выражениях объяснил племяннику, что попы всех мастей и церквей – особенно же монахи и целибаты – задерут бабе юбку при первом же подходящем случае. Дядя Коля (так он предложил себя называть) сослался и на опыт молодых своих лет, когда он был целибат и дьякон, служил вместе с братьями-священниками – Александром и Петром и путался с одной девахой, первой комсомолкой в родном их городишке, расположенном на берегу Покши, рядом с монастырем Сангарским и неподалеку от знаменитого Шатровского монастыря.

– Возглашаешь, бывало: «Миром Господу помолимся!» – а голос у меня был, дорогой ты мой, стекла дрожали! – а сам только и думаешь, как бы сию минуту да с этой бы девахой… – Николай Иванович причмокнул и слегка порозовел.

Они-то оба, Александр и Петр, были женаты, а ему, младшему, в видах дальнейшей церковной карьеры взбрело в башку испытать себя целибатом, дабы потом надеть на себя вериги монашества и прямиком двинуть к епископской митре.

– Мне уж больно не по душе было всю жизнь прозябать в нашем захолустье, – обронил он. – А женитьба – попу приговор. Сиди, и не рыпайся, и лижи пятки правящему архиерею. Не-ет! Я пятки лизать не хотел. Я хотел, – подмигнул дядя Коля нареченному племяннику, – чтобы мне лизали.