Там, где престол сатаны. Том 1

– Сегодня, – он подхватил под руку поскользнувшуюся Аню, – сплошные переломы. Страшенный гололед. Для Москвы песок стал все равно что манна небесная. А дворники либо перевелись, либо вымерли. Мы четыре раза людей на улице подбирали, и последний случай самый тяжелый – старуха, семьдесят два, родных никого, перелом шейки бедра. Лежала на углу Пресни и Грузинского вала, – неведомо для чего уточнил Сергей Павлович и сразу же с острейшей тоской ощутил, как, должно быть, чуждо и скучно ей все, о чем он говорит, – гололед, нерадивые дворники, несчастная бабка, которую они с включенной сиреной и мигалкой мчали в Боткинскую, боясь, что у нее от болевого шока откажет сердце… – Вам это неинтересно, – с вызовом произнес он. – Но переломанные ноги в некотором смысле и есть моя жизнь. Однажды, – решившись, сказал Сергей Павлович, когда они шли безлюдным, темным бульваром, – я уже говорил с вами об этом… ну, то есть о том, чем я занимаюсь… и еще о другом…

– Разве? Я что-то не помню. Я помню две наших с вами встречи. Одна, по-моему, не очень удачная, а вторая очень короткая, у остановки автобуса…

Сергей Павлович долго чиркал зажигалкой, прикуривая.

– Что было, то было, – пробормотал наконец он. – Алкоголь, утверждает мой папа, враг ума. Но я правда говорил с вами… Я даже скажу где.

– Где? – чудесным эхом откликнулась она, едва заметная в темном пространстве, в котором давно иссяк свет оставшегося позади фонаря, тогда как следующий был далеко, где-то возле Никитских ворот.

– На кладбище.

– А-а, понимаю. Это был сон. Сон?

– Скорее всего. Но такой, знаете, странный. Наяву. Я не спал. Я только что в первый раз прочел письма моего деда, Петра Ивановича Боголюбова, священника, в тридцать седьмом убитого. Все письма из тюрьмы, одно предсмертное. И ясно видел кладбище… Востряковское кладбище, там моя мама похоронена, но папа, он журналист и пьяница, несчастный, жалкий, изувеченный жизнью, он потерял документы на могилу и вдобавок забыл, где она…

– Надо найти, – твердо сказала из темноты Аня. – В кладбищенских конторах есть журналы, там все записано.

– Да они мамину могилку с тех пор сто раз продали! – взвыл Сергей Павлович и тут же почувствовал, как ее рука, утешая, коснулась его руки. – Ну вот… – дрогнув и смешавшись, молвил он и продолжил. – Кладбище, и мы около пустой могилы деда Петра Ивановича. То есть могилы как таковой не было и быть не могло, хотя бы потому, что никто не знает, где его расстреляли и где закопали. Это была могила воображаемая. Символическая могила. Папа пришел, Витя Макарцев, мой товарищ, тоже доктор со «Скорой»… стихи пишет… Этот сон мой до того был похож на явь, что я даже запомнил две строчки, которые Витька тогда же шепнул мне на ухо. Нечто вроде эпитафии. Вот: Пуста могила. Петр воскрес. Он среди нас несет свой крест. Я его потом спрашивал: ты писал? А он и про деда моего ничего не знал. Да я и сам… – Он отшвырнул папиросу и, не отрываясь, смотрел, как рдеет, угасает и, наконец, исчезает ее красноватый огонек. – Там вообще всякого народа много было. Зиновий Германович с березовым веником. Моя жена… бывшая жена с дочкой… Дашей… Она уже взрослая, ей… – он замялся, вспоминая, – лет, наверное, двадцать с лишним. Ямщиков появился Николай Иванович, Петра Ивановича родной брат, но чекист. Петра Ивановича убили, а Николай Иванович в свои девяносто здоров как буйвол, живет в высотке на Котельнической и… – Сказать ли о Людмиле Донатовне и спутниках ее? Он поколебался и умолк.

Чт'o легко выговорилось тогда, во сне, в бреду, в полуяви, в волшебно-смутном состоянии между действительным и воображаемым, то с великим трудом произносилось теперь, когда она шла рядом, и он слышал скрип снега под ее шагами. Он ставил себя на место Ани и заранее сникал от впечатления, которое должен был произвести на нее его дальнейший рассказ. В самом деле, как должна была она воспринять белого старичка, ч'yдно сиявшего в ночи и указавшего дверь, в которую Сергей Павлович пытается войти? А узнав, что возникший на краю болотца старичок был впоследствии Сергеем Павловичем опознан на иконе и оказался Симеоном Шатровским, любимым в России святым, – не усомнится ли она окончательно и бесповоротно в душевном здравии доктора Боголюбова? А когда услышит о связи, несомненно существующей между Симеоном и Петром Ивановичем, и об их общем замысле спасти Сергея Павловича и вымолить лучшую участь всему нашему Отечеству, – не сочтет ли его человеком, чье больное воображение занесло его Бог знает в какие выси?

Тогда и говорить не о чем. Шатровский монастырь, град Сотников, завещание Патриарха, тайну которого не выдал Петр Иванович, – все это непостижимым, но совершенно явственным для него образом сопрягалось в одну цепь. А начало ее – там, у края болотца, куда он выполз, едва живой.

– И что этот ваш Николай Иванович? – спросила Аня.