Там, где престол сатаны. Том 1

Левой ладошкой Пышкина несколько раз прикоснулась к правой. Браво. Брависсимо. Море огня, чувства, страсти. В конце концов, поэзия вырастает из либидо. Либидо – это печь, в которой сор переплавляется в стихи. Что такое «либидо» – о. Александр, убей Бог, не знал, но спросить не решился. Засмеют. Пока престарелый Иоганн жаждет обладать юной Ульрикой – он поэт. Ага. Вот оно, значит, в чем дело. Когда молодой Добролюбов вдруг замещает любовь к женщине любовью к Богу, мир уменьшается на одного яркого поэта, но увеличивается на одного скучного проповедника. Оскар Уайльд сел в тюрьму за свое исповедание красоты, но и в темнице остался поэтом.

– Не в красном был он в этот час, он кровью залит был…

– Когда любимую свою, – подхватил Владислав и воображаемым кинжалом поразил насмерть воображаемую изменницу-подругу, – в постели он убил…

Красота и страсть были и будут врагами всяческой благочестивой умеренности!

– У вас же, – обратилась Пышкина непосредственно к о. Александру, взяла из раскрытой коробки папиросу, долго закуривала, затягивалась, отмечала, что табак отменный, и все это время оглядывала собеседника снисходительным взором принесшей многие жертвы на алтарь любви женщины, но вместе с тем и обладательницы безошибочного поэтического вкуса, дающего ей бесспорное право отсеивать зерна от плевел, – на первом месте рацио… Прохладная религиозность. – Она достала рукопись поэмы и, подвывая, прочла: – И не тебя – Иисуса Я пошлю в Россию, чтоб от Него услышать, какою жизнию живут там люди…

Владислав закинул голову и отрывисто засмеялся: «Ха! Ха! Ха!» Отец Александр ощутил зверское желание схватить его за длинные волосы и выкинуть за дверь. Но вместо этого он с вымученной улыбкой заметил, что любую строку можно либо возвысить, либо погубить манерой чтения.

– Нет плохого чтения, – отрезала Инесса, – есть плохие стихи.

– И Пушкина можно… – уперся было о. Александр, но Пышкина пренебрежительно махнула пухлой ручкой. Оставьте. Вы холодны, словно всю жизнь провели в леднике. У вас все отморожено.

– Все! – воскликнула она, и Владислав трижды одобрительно проржал.

Кто ваша вдохновительница? Ваша Муза? Ваша Дельмас? Айседора? Лиля? Ваша Лаура, если угодно? Нетрудно вообразить ее у корыта с красными, распухшими от стирки руками или у плиты, где в горшке она стряпает кашу на всю семью: для верного ей до тошноты мужа и в скуке зачатых от него детей.

– Все это не так! – оскорбившись за Нину и за свое страстное, сильное к ней чувство крикнул о. Александр.

– Молчите и слушайте! – велела ему в ответ Пышкина. – Вы человек из провинции, у вас нет среды, вы варитесь в собственном соку и вам не ведомо, что такое поэзия. – Коротенькими пальчиками со следами фиолетовых чернил на них она ловко и быстро схватила папиросу.

«Третья», – с горечью отметил о. Александр, и с еще большей горечью увидел, как вслед за Инессой своей пятерней с отполированным ногтем в коробку полез и длинноволосый Владислав.

Окутавшись клубами дыма, хрипло говорила Пышкина. Если литератор Боголюбов мистик… а он очевидно склонен к мистицизму, имеющему, однако, в основе набивший оскомину примитивный христианский миф… тем не менее он обладает похвальным стремлением заглянуть по ту сторону бытия. Но что такое мистицизм без всепроникающего Эроса? Дым рассеялся. Пышкина провела языком по губам, выискивая попавшие на них из папиросы крошки табака. Покончив с этим, она продолжила. Эрос – крылья мистицизма. Он уносит вас в запредельную, заповедную, запретную для простых смертных даль! Привстав, она дважды взмахнула пухлыми ручками, словно намереваясь навсегда улететь из «Золотого руна». В долины скорбных теней! В миры тоскующих сердец! В обители неразделенной страсти!

– Входящие, – жутко провыл Владислав, – оставьте упованье…

Ваш Христос, брякнула она, неэротичен. Старый бог, истративший свою силу в бесполезных нравоучениях. Отчего он всего лишь визионер и резонер – наблюдатель и моралист? Отчего он так немощен? Отчего не производит впечатления мужчины? Отчего не берет с вожделением всемогущего властелина и с похотью небесного быка приютившую его девицу? Он должен был совершить чудо, восстановить в ней глупо и пошло утраченное девство, а затем взять как деву, доселе не знавшую мужа и впервые открывшую свои ложесна! Тогда было бы оправдано название вашего сочинения, ибо дева, обретшая девство и подарившая его явившемуся к ней богу, – это Россия, забывшая всех прежних своих любовников и насильников и совокупившаяся наконец с единственным, избранным и желанным.

– Господи, помилуй! – прошептал о. Александр и осенил себя крестным знамением, чем вызвал короткое ржанье Владислава и презрительную усмешку Пышкиной.

– Вот почему вы не стали и не станете поэтом, – назидательно молвила она.