Там, где престол сатаны. Том 2

Далее Максим Михайлович был ознакомлен с планами храмового зодчества и высказался в связи с этим в том духе, что лучшего средства для воспитания простого народа, чем церковное богослужение и последующая проповедь, не было, нет и быть не может. Особенно, прибавил его высокопреосвященство, если к этому делу приложат свои выдающиеся способности священнослужители, а также миряне, ревнители православия, с которыми он имел честь не так давно вести богословские собеседования, ему запомнился диакон Антон Краев, несомненно, будущий столп Русской церкви, человек глубочайших познаний и проницательного ума, весьма достойный и мудрый не по годам, были также интереснейшие беседы с отцом Игорем Теняевым, игуменом Вассианом, не говоря уже о вашей правой, Ваше Святейшество, руке, епископе Артемии, вынашивающем грандиозные замыслы по очищению нашего с вами многострадального Отечества от скверны религиозного инакомыслия. Достойнейшие все люди! Не в пример разнузданному веселью, прямо-таки, простите, шабашу, компании каких-нибудь бритых патеров, каковые, правду сказать, заливают вином иные естественные потребности, но, следует заметить, чем больше они заливают, тем сильнее распаляют свою похоть, отсюда, как всем доподлинно известно, ежегодные шествия по древнему Риму молодых мамаш с младенцами, прижитыми даже и от кардиналов, ревнители же православия скромны, как девушки, и токмо в личных собеседованиях открывают богатства своих душ. Его высокопреосвященство из рук в руки передал Его Святейшеству пожертвование на строительство самого большого в столице храма, сумму весьма значительную, но по причинам сугубо деликатного свойства не оглашаемую. Сия жертва есть жертва правды, как сказал псалмопевец, и память о ней сохранится и в род и род, для чего нами будет устроена на стене храма мраморная доска с выбитыми на ней золотом именами благочестивых жертвователей. Ваша лепта и лепта вдовицы равно будут отражены там, ибо и то, и это есть благодарственное приношение в дом Господень, как выразился достойнейший из царей иудейских Езекия, которому в подражание и мы стремимся делать доброе, и справедливое, и истинное пред лицем Господа, Бога нашего. Так вдохновенно высказался, принимая пожертвование, Патриарх, после чего, позволив себе недолгое время для раздумий, пригласил его высокопреосвященство во внутренние покои, где представил ему свою духовную дочь именем Феодосия, девицу всю в черном, однако же румяную, с грудью высокой и бедрами пышными, что, вместе взятое, произвело на Максима Михайловича наиблагоприятнейшее впечатление. «А непросто, должно быть, иметь подле себя такую духовную дочь?» – не без лукавства спросил он, ласково потрепав скромницу Феодосию по румяной щечке. Скорбный вздох был ему ответом.

Тем временем тот самый юноша в сильно поношенном плаще, в шляпе и с бородой, ошибочно принятый за еврея, на самом же деле имеющий неопровержимо-глубокие русские корни, род, с семнадцатого века непоколебимо взявший сторону огнепального Аввакума, сразу после действа на Васильевском спуске кинулся в метро, доехал до Таганки, сел на троллейбус и двадцать минут спустя входил в палисадник одноэтажного деревянного домика в Рогожской слободе, где проживал старообрядческий архиепископ Авксентий, старичок семидесяти девяти лет, страдающий сильнейшим варикозным расширением вен, чему причиной были его многолетние долгие молитвенные стояния на богослужениях в Покровском соборе. В прежней жизни архиепископ хлеб свой насущный добывал на лесосплаве и любил вспоминать широкую реку с потоками воды в ней разного цвета: то нежно-голубыми, то сурово-стальными, то воздушно-розовыми, взявшими свет от лучей заходящего солнца, и тяжелые намокшие скользкие бревна, которые надо было изловчиться подхватить острым крюком багра и сплотить в тесный ряд, и даже какой-нибудь свой неудачный прыжок с бревна на бревно припоминал он теперь с тихой улыбкой, хотя со всего маха падал в холодную реку и спешил вынырнуть и отплыть в сторону, чтобы могильной плитой не закрыл ему навсегда Божий мир вставший над головой только что стянутый плот. Хорошо, славно было на реке, но с неодолимой силой позвала его вера отцов, и он пошел служить бедной, загнанной своей Церкви, с праведным упорством через века и муки светившей пред Господом негасимой свечечкой любви, упования и правды. Авксентий сидел за столом и, осуждая себя, пил жидкий чай из блюдца с отколотым в двух местах краем. Чай он давно себе запретил как недопустимое послабление монаху, но сегодня после службы особенно сильно пересохло в горле, и Авдотья, кухарка, ворча, принесла ему большую чашку. Он вздохнул и стал пить. Юноша постучал.

– Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…

– Аминь, – ответил Авксентий, и юноша, бросившись на колени, припал к его руке.

– Владыка святый, – шепнул он, заглатывая слезы еще неизжитого ужаса, – я его видел…

Архиепископ допил чай, перевернул чашку вверх дном и кивнул.

– Он в Москве, знаю…