Там, где престол сатаны. Том 2

– И что же нам делать-то теперь, владыка святый?!

– Нам-то? – Архиепископ, кряхтя, отодвинул стул, поднялся и встал перед иконами. – Господу молиться, чтобы вразумил нас, пришла ли уже пора или есть у нас еще время на этом свете погодить.

Глава третья Разрыв

1

Сильное, но и противоречивое чувство вызвало у доктора Боголюбова сочинение ученого инока. Иначе и быть не могло. Ведь далеко не всякий день выпадает возможность – счастливая или тягостная, это другой вопрос – ознакомиться со столь достоверным изображением похождений антихриста в родной Сергею Павловичу Москве. Хотя многие возникшие под пером о. Викентия персонажи угадывались без труда, отчего Сергей Павлович со страхом за судьбу его высокопреподобия воображал их злобный вой при появлении сочинения в печати, хотя становилось невыразимо грустно от обилия заполонивших Церковь живых трупов, преисполненных всяческих мерзостей, смрада и блудодеяний, и хотя беспросветно-мрачной представлялась судьба Отечества, готового пасть и поклониться зверю сему, прилежный читатель (а как еще прикажете называть доктора, проведшего над рукописью всю ночь и часть раннего летнего утра?), по чести, ожидал от автора иного – какого-нибудь богословского трактата, разъясняющего, например, чт'o есть зверь, вышедший из моря, а чт'o – появившийся из недр земли, и сокровенный смысл вот этой, всегда потрясающей его строки: «конь бледный, и на нем всадник, имя которому смерть», пусть, быть может, она и не имела прямого отношения к герою, если так позволительно выразиться, о. Викентия, но, в конце концов, все в Апокалипсисе пронизано грозовым предчувствием грядущей неизбежной битвы с драконом-диаволом и его первым помощником и подручным. Для непосвященных читателей, к которым Сергей Павлович безо всякого самоуничижения относил и себя, следовало, быть может, прибавить кое-что об овладевшей громадным большинством людей духовной слепоте, затемнившей им истинный облик Максима Михайловича и оставившей их в неведении о его стремлении причастить всех блуду, лжи и подлости и исполнить религиозного равнодушия к скрытой в нем богохульной злобе.

С другой стороны, если он почти обыденен и почти не страшен, если он как лукавый, но глубокий сердцевед отменно знает человеческие слабости и с искусством великого обольстителя играет на них, если он словно бы между прочим являет ошеломленному народу свои магические способности, то не есть ли все это, по замыслу автора, преддверие его недалеких уже и в полной мере ужасающих деяний? И кто распознал его? Быть может, отцы, собаку съевшие в богословских науках? Достойнейшие мужи и жены, отточившие перья на сочинениях о православии и культуре, царственных мучениках, народном почитании Ивана Грозного и Григория Распутина и проч. и проч.? Или, наконец, сам первосвятитель, правило веры и образ кротости, воздержания учитель?

Не без чувства неясного сострадания Сергей Павлович вспомнил рассказы колдуньи Евгении Сидоровны о несчастной привязанности нынешнего, престарелого и немощного Патриарха, вслед за чем в голове у него вскользь промелькнула мысль об архипастырях, которые, достигнув преклонных лет и одной ногой уже нащупывая осыпающийся край могилы, начинают с угрюмым сладострастием перебирать грехи прошлого и томиться плотью, несмотря на то бесспорное обстоятельство, что она уже решительно не способна к деяниям любви, и ощущают сильнейшую потребность в постоянном соседстве молодой плоти противоположного пола, чья близость согревает их остывающую кровь. Однако же, какая ерунда.

Нет, други мои и будущие читатели выстраданного повествования о. Викентия, воистину немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное. Кто распознал врага? Вовсе не случайно изобразил наш автор две маслины в образе отягощенной горбом старухи и бедного юноши, потрясенного тем, чему свидетелем он стал на Васильевском спуске. И третью маслину присовокупил к первым двум проницательный инок, что, с одной стороны, не соответствует пророческому видению патмосского изгнанника, но, с другой, сообщает некую дополнительную устойчивость нашей жизни в преддверии черной тучи надвигающейся на христианский мир грозы. Ибо в ком же еще нам дано обрести защиту, укрытие и прибежище, как не в тех, кто денно и нощно предстоит с молитвой за нас, грешных, перед Господом нашим, Иисусом Христом, аминь.