Там, где престол сатаны. Том 2

Сидючи у Робра на пиру пили премного. Бысть на столе сребряна чаша велми велика, ю наливали и всяк пил, а иже упився, падехом под стол, идеже псы грызут кости. Пол дружины туда полегло, яко от меча вражеска. Испив три чаши, примыслил Робр въпрасить ведмедицю иде ли боем на моршан и возъемать с них дань обаче творить пир, а посем возлечь на ложе и иметь не переиметь Поляну, с ней около дуба премирова три раза кругом обошед, кудесник же бил в бубен и скакаху и ораху и заклинаху велико древо содеять выну ради Робра и Поляны все чюдесное. Так да будет! У Поляны же бысть несытое пламя меж ног, какое Робр гасил паки и паки с велию радостью и громким рыком. И вопросил тако: итти мя обаче лечь? И ухо настрожаху и внемля глас, глаголавший от ведмедицы и рекший престранное слово, что де не итти и не лечь, а пити оставити и на трезву главу помыслити о моршанах како о друзях и братиях покшанских. Не по нраву пришлось Робру то слово. Се бо три чаши приял и от четвертой хлебнул изрядно. И схвати меч свой Робр и лютости преисполнившися посек сим мечом главу ведмедицюну, отчего та пала со стены, рекоша: «Испроверже зле живот твой», а Робр, положа меч на стол, с презлым смехом глаголал ведмедице: «Блядина ты дщерь, зане ти внимати яко при деве хотящей уд дрочити». Николи не молвил бы сих слов Робр, буде трезв; но во хмелю бысть он, и дурь им володела. И зане приял еще чашу и кликнул отрока и повелев седлати конь. Добрый отрок възъпи плачмь горькыим, о господине, надлежит ти востягнуть от сего помышления! Призову Поляну и умолю ю не пускати тя! Некому бо ти сопутствовати, убо дружина вся лежаху и стонаху и блюваху! Даде Робр десницей отроку в ухо и рече: «И един в поле вой», и въсед на конь поеха. И бяху: в лесу потъчеся под ним конь в рове, и наломи ногу малы. Робру бо помыслити о сем и постигнуть и упомнить глас ведмедицын и претыкание конь и поворотить вспять, се бо и дитя в разум емлет, лихо де будет днесь князю, внегда поиде он далее. Он же облаял конь и паче погнал.

Въсходящю солнцю, и узрел Робр унушу, иже из моршан бысть. Унуша тот сбирал цельбоносные травы, зане мати его възлеже на одре и огнь ю люте распальшу и не могая к тому ничьтаже, унуша же, сын ю, в велице скърьби и печали сущий ю ради. Не бе никогоже вкруг. Робр безумен на унушу наехал обнажен меч имуща в руце, бльщаща яко вода, и глаголоша, моршаньска роду змиеныш, болше солнцю не узришь. Се видев унуша, разумев яко хотять его убити, възьрев к нему умиленама очима и сльзами лице си умывая, съкрушенъм срьдьцьмь, съмеренъмь разумъмь и частыим въздыханием, жалостьно глас испущааше: «Не деий мене, господине! Кую обиду сътворих ти? Помилуй уности моея! Не пожьни мене от жития не съзьрела! Не порежь лозы не до конца въздрастъша, а плод имуща! Молю ти ся о мати моея, на одре болезни возлежаще, како ей будет, аже рекут, чадо твое умерло, смерт прияша и о ти вопияша. Приклони ухо твое и услыши глас мои, без вины закалаем есмь!» Но засти Робру очи лютость его, срдце глухо имея и разум спящ тяжко. И вспомни обиду от речей моршаньских, и злоба распаляху его, и посек он мечем унушу того, и съмьрьти предал. О, горе нам, се бо одно злодейство на другое, и людие люти зело, сверепа звери дивии, душю изимающе. Горе, горе.

По сем абие чюдо страшное и преславное створилось. Земля встряслась, конь же подъялся и скинь Робра на земь. Паде Робр, а древа вси склоняхуся и ветвами яко копиями пронзяху его многажды. И умерл Робр.

Таче взрос сын Млады, его же роди она от Премира, ему имя Крон, и стал княжити. И туда Крон иде купно з дружиною, и сюда, и в удолье, и в холмы дальние, и в леса, и в поля, и взя грады морьшаньски, и земли котельничьи, и крепости торгушевьски, и по сем творяше требу кумирам с людми своими, Унурепу древяну з главою сребреной и усами златыми, Сурху, Колъбогу и Зрябогу. Знатный бысть вой. Но паче победи он женьщын, убо сам бысть побежен похотью женьскою. О, не вемо, како молвит его, кронови, блятьски игрища! Быша с им в ложе Купава, и роди ему сына; прогна Купаву и взя Белану, яже принеси ему дщер; за Беланой – Травина, яже разрешихуся двойней, сынове и дщер; за Травиною – Цветана, зело лепый образ имея, однако ж норов строптивый и непокорливый, и помысли, что Крону прискучила, взъми в руце нож, желая от-сеч Крону ядра; и еще мало и бысть бы княз оскопляху и запищаху бы комарьим гласом; но чюдом взбрани Цветане сие створити; и по сем велик камен привязаху ей на выю и потопи ю в Покше; а бысть Цветана тяжела дитем и недолог час ей родити пъръвенца своего; утопла с им; Крон же с той поры всяку жену или девицю, яже возжелает он имети, веляху обсматривать с ног до главы пред опочивальней его. И бе несыт блуда, приводя к собе мужьски жены и девице растьляя.