Там, где сердце (ЛП)

— Мы сделали все, что смогли, — бормочет она. — Теперь все зависит только от нее самой.

— Она... она поправится? — слышу я свой голос.

Найл кивает.

— Наверное. Рана на голове довольно тяжелая, но ты не давал ей спать, так что о сотрясении мозга я не беспокоюсь. Она потеряла много крови, вот что самое опасное. Но думаю, все будет нормально.

— Хорошо, — с трудом говорю я. Но это все, что я могу из себя выдавить.

Стыдно признаться, но я чувствую себя на грани настоящей слезливой истерики. Вот-вот начну рыдать, как маленький ребенок.

Я прочищаю горло и сильно моргаю, отгоняя прочь слезы и воспоминания об искалеченных телах.

— Хорошая работа. Я… черт.

Мне приходится отвернуться и выйти из палатки, из-под света прожекторов. В тень. Я нахожу какие-то обломки, укрываясь под одной из уцелевших стен. Сажусь на кучу щебня и трясусь. Дрожу. Чувствую привкус рвоты во рту — острый, горький, кислый. Из глаз текут горячие соленые слезы. Черт, я рыдаю. Господи. Но я не могу остановиться. Плечи содрогаются, я борюсь с тошнотой, но не могу удержаться, и желчь извергается из меня. Я сгибаюсь пополам, опустив голову между колен, и позволяю ей стекать с моих губ в грязь у ног. Я отплевываюсь. Задыхаюсь.

И чувствую ее снова. Она сидит рядом, положив руку мне на спину.

— Перестань с этим бороться, Лок. После такого дня, ты это заслужил. Ничего плохого в том, чтобы позволить себе показать слабость. Никто не упрекнет тебя за это, я клянусь. По крайней мере, не я.

Я не могу с этим справиться. Мои плечи трясутся, я беззвучно плачу. А Найл просто круговыми движениями поглаживает мою спину, высвобождает мои волосы из хвоста и пропускает их меж пальцев. Она ничего не говорит, потому что знает по опыту — тут нечего сказать.

Когда мне, наконец, удается обрести некое подобие контроля, вернуть способность дышать, я выпрямляюсь, вытираю глаза и оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Найл. Она выглядит ужасно. На ней до сих пор окровавленный фартук. Руки чистые, без перчаток. Она бледная. Круги под глазами, взгляд направлен ввысь, к звездам. Куда-то вдаль, куда-то в прошлое.

— Ты привыкла делать это каждый день, да? — спрашиваю я.

Найл кладет скрещенные руки на колени и вяло кивает. А затем опускает голову.

— Бывало хуже.

Я даже не могу представить, что может быть хуже.

— Что может быть хуже этого?

Она смотрит на меня и горько усмехается.

— Это было стихийное бедствие. Тут не было ничьей вины. Все случилось быстро, несколько минут мать-природа бушует вокруг — и вот уже ты начинаешь действовать. Заботишься о раненых, об умерших... и начинаешь оказывать помощь. Конечно, это ужасно, но... по сравнению с тем, что я видела? Это было... — вспоминая, она качает головой и обхватывает ее руками. Поднимает взгляд и проводит рукой по лицу. — Я как-то работала в Африке. Центральноафриканская Республика. Там шла гражданская война. Одно племя против другого. Ничего нового, но это было просто отвратительно. Это было... Боже... просто ужасно. Как-то прибыли грузовики, полные раненых. Большие, вроде тех, в которых приехали солдаты гвардии, но полные тел. Отсутствующие конечности, вспоротые животы, вывалившиеся кишки. Вытекшие из огнестрельных ран мозги. Просто... тела. Но не они были по-настоящему ужасны, а то, что такое люди делают друг с другом... специально. Из-за разницы в убеждениях. Стреляют друг в друга. Ставят мины. Самодельные бомбы. Вырезают целые деревни. Убивают беременных женщин и детей. Насилуют и убивают всех подряд. Просто... резня. И мы принимали их всех: полумертвых, уже мертвых, умирающих. Мы проводили по тридцать-сорок часов у операционных столов, пытаясь их спасти. Грузовик за грузовиком.

— Господи-Боже, Найл.

Я замолкаю, стараясь представить, через что она прошла, но у меня не получается.

Найл пожимает плечами.

— Я знала свое дело. Я никогда не терялась, не паниковала, меня никогда не тошнило. Помогло то, что я уже работала медсестрой в Лос-Анджелесе. У меня был опыт с такого рода происшествиями. Но ты никогда не сможешь подготовиться к убийству целой деревни, — она делает глубокий вдох. — А еще у меня был Олли. Он был моей скалой. Как бы происходящее ни было ужасно, он оставался со мной. Он был сильным. Мне достаточно было просто... взглянуть на него — и я уже понимала, что все будет в порядке. Даже если сейчас все плохо, я знала, что потом все будет хорошо. Пока Олли рядом, — Найл шмыгает носом. Кашляет. Глубоко вдыхает, дрожит. — Сегодня мне было... очень трудно. Работать без Олли… Я искала его взглядом. Я видела его. Впервые с тех пор, как он умер, я работаю с ранеными.

Единственное, что я могу сделать, это обнять ее за талию и притянуть ближе. Она шипит, когда я обнимаю ее, и морщится от моего прикосновения. Не так, как если бы не хотела, чтобы я прикасался, а словно от боли.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Тебе больно?