Там, где сходятся меридианы

Память вскрыла еще один пласт воспоминаний. Его подразделению был дан приказ взять высоту. Это военным высокого ранга – высота, а солдатам – непонятная горушка, которую ценой собственной жизни нужно взять. Достопримечательностью этого пригорка была церковь. Самая обычная сельская церковь, которые как грибы-боровики стоят в каждом русском селе. Полевая артиллерия выбрала ее в качестве прицельного ориентира. Старец зажмурился, и в глаза полетели осколки кирпича, обнажая кирпично-красные язвы. Но церковь стояла. Лишь на единственном куполе зияли дыры от попаданий.

Утро перед атакой он запомнил. Только перестал лить дождь. Тучи клочковатые, рваные, подбитые алой выпушкой рассвета, проталкивали друг друга за горизонт. Высыхал каплей крови на самом острие креста последний отблеск зари. Потом, после боя, он слышал, как солдаты говорили об этом как о явлении.

– Странная вещь, – думал старец. – в атаку солдаты выскакивали из окопов с криком «За Родину! За Сталина!» Раненые же шептали почерневшими губами – Господи! Спаси, сохрани!

Церковь, побитая, с продырявленной снарядами крышей, приняла их в свое лоно. В ней разместили полевой госпиталь. На страдания раненых скорбно смотрели святые, запорошенные кирпичной пылью и закопченные гарью. Руководил размещением раненых священник: маленький шустрый старичок. Он раскрыл даже алтарь, сдвигал иконы, стоящие на полу, приговаривая: «Прости меня, Господи». И когда кто-то из раненых неловко пошутил насчет грехов, то он быстро ответил, что церковь отмолит. Он трудился наравне с санитарами, этот батюшка. И, странное дело, раненые после общения с ним меньше стонали, чувствовали себя умиротвореннее.

Вечером же в церкви была непривычная для полевого госпиталя тишина. Священник сидел на приступке, ведущим в алтарь, и читал Евангелие. Кто мог двигаться, подползал сам. Тяжелораненые просили приподнять их. Старик читал негромко, но не церковной скороговоркой, а четко разделяя слова. Всем все было понятно. Зашедший военврач, худой, с воспаленными глазами на небритом лице, обомлел от такой картины, но вскоре сам сел на подставленный кем-то обрубок дерева, откинулся на стену и затих.

– Верую во единого Бога-отца – вседержителя, – раздавалось под сводами побитого, но живого храма.

Молчали и слушали. Слушали пожилые санитарки, положив распухшие от соды руки на колени. Слушали молоденькие медсестры, кучкой сбившиеся возле стола с медикаментами. Слушали бойцы и раненые, и те, кого сегодня «Бог миловал». Так и пошло, ежевечерние читки в церкви. Как-то само собой священник стал учить его церковной грамоте и вскоре он стал заменять его. Ему понравилось читать евангелие: это напоминало журчание ручья, через которое проявлялся смысл сказанного.

Никто не удивился, когда подразделение построилось для дальнейшего наступления, и в строю санитарного взвода стоял батюшка. В рясе, скуфейке, в кирзовых сапогах. За плечами болтался старенький мешок. Он его явно не отягощал.

– И вы с нами, батюшка? – только и нашел, что спросить командир.

– Куда вы без меня, – последовал ответ.

И пошли версты бездорожья. Затем погнали немца с оккупированной земли. Входили в сгоревшие деревни, где их встречали старики и дети. Где были церкви, батюшка служил службу. Он просил помочь его, своего напарника. Так и закончил он, как шутил старец, заочно духовную семинарию.

Старец, как сейчас, видел огромные, бездонные глаза женщин, которые жили только одним: вырастить детей, других у них больше не будет. Во имя этого они будут впрягаться в плуги и пахать на себе землю.

Когда шла служба, в церковь набивались битком. Нужно было найти для всех слова. Он часто слышал, как священник читал не по писанию, добавлял свое. На вопрос паренька он отвечал коротко:

– Утешить их нужно, Сашка, утешить.

Иногда простое слово важнее библейской притчи.

Послушать службу шли даже солдаты, несмотря на ругань политрука. Доставалось и священнику. Но заканчивался привал в деревне, и снова версты, версты…

Погиб священник как на войне. Простой и желанной для многих солдат смертью. Ночью, когда начался обстрел позиций, в их землянку попал снаряд. Погибли все. Когда оставшиеся подошли к месту землянки, там дымилась огромная воронка. Вдруг все вздрогнули. На краю воронки ветер перелистывал листки евангелия. Грязного, обгоревшего по краям, но живого. Пожилой солдат подобрал книгу, бережно вытер ее обшлагом гимнастерки. Затем обернулся, нашел глазами его и сказал:

– Держи, парень. Теперь твой черед нести слово божье, – сказал просто, по-солдатски прямо, и у него не хватило сил произнести слова отказа. Они были неуместны. Никто в нем не сомневался: наступил его черед.