Там, где сходятся меридианы

Он сидел и вспоминал прошлую, такую далекую жизнь. Москва. Их пятиэтажный дом сталинской постройки уютно расположился на станции метро «Сокол». Своей помпезной частью дом попирал Ленинский проспект, а двором соседствовал со старым парком. Своих родителей он помнил, но без особого тепла, так как они, как говорила бабушка, не вылезали из заграницы. Они приезжали красивые, не по-советски одетые, привозили ему подарки. Он поначалу им радовался, но позже, когда стал старше, принимал их, стараясь не обидеть родителей. Ему очень хотелось сходить с отцом на лыжах, посидеть с мамой и почитать сказки, которые он очень любил. Но родителям было некогда. Потом они исчезали, и он оставался с бабушкой. Мальчик он был способный, школа его не тяготила. Даже иностранный язык в спецшколе, куда его определила бабушка, не отнимал много времени. Бабушка часто ходила в церковь. Церковь была небольшая и очень уютная. «Поговорить с духовником», – так объясняла бабушка свои заходы в храм. Но на праздничные молебны ходила. Он поначалу не понимал бабушкиной тяги к религии, но из-за нежелания обидеть ее не высказывался. Больше того, как-то зашел вместе с ней, и бабушка представила его духовнику. Им оказался пожилой, очень благообразный мужчина. Если бы не его одеяние, у Андрея сложилось бы впечатление, что он разговаривает со своим дядюшкой. Так ему было легко и просто. Узнав, что Андрей играет на фортепиано, священник очень оживился, и они распели какую-то ноту. Это была церковная музыка, и Андрей никогда не думал, что она может увлечь. Он стал петь в церковном хоре. Тихий и задумчивый от природы, он не тяготел к играм сверстников. Да и юные жители их элитного дома редко появлялись во дворе. Их ждали специальные и музыкальные школы, спортивные секции. Священник не проводил никакой работы по привлечению его в лоно церкви. Но не отказывал, когда мальчик просил разъяснить непонятный текст песнопения. Так и пришло понимание церковных книг, а с ним и служб. Как-то само собой он перекрестился. Это для него стало потребностью, как выпить воды, когда хочется пить. Он уверовал в Бога. Это было не бездумное отстаивание служб. Каждая служба доходила до него, пронизывала всю его сущность. К нему пришла Вера.

В Московский государственный институт иностранных языков он поступил легко. Учился с удовольствием. К этому времени его знания в теологии были обширны и он был даже представлен в Московской епархии. Там заинтересовались молодым студентом института имени Мориса Тореза и привлекли его к работе с заграничными церквями, где сохранились русские приходы.

Кризис наступил внезапно. Внешне незаметный аккуратный студент третьего курса переводческого факультета отказался сдавать научный атеизм по религиозным убеждениям. Это был взрыв в идеологическом центре. Скорый на руку деканат поторопился отчислить студента. Но за него вступилась московская епархия. Дело приняло окраску нарушения конституционных прав, и партийные органы института быстро сообразили, что к чему. Итогом всей этой истории было собеседование по научному атеизму и переход на вечернее отделение.

Андрей стал работать в отделе внешних сношений Московской епархии и ускоренно заканчивал Загорскую семинарию. Позже наступил черед академии. Он изучал теологию, уставы зарубежных церквей. Увлекся иконописным делом. Он сравнивал иконопись с античной историей.

Андрей часто вспоминал, как его пригласил в свою мастерскую ортодокс-иконописец. Он зашел в комнату, переделанную под часовню, и обомлел. Такого он никогда не видел. Это была белая комната, стены которой плавно переходили в сводчатый потолок. Пол был сделан из черного камня. Посредине стояло несколько икон, больших, выполненных мастерски в золотисто охровых тонах. Чувствовалась преемственность владимиро-суздальской иконописной школы. Посередине, между иконами, стояла кованая из черного металла калитка с золотой инкрустацией входа господня в Иерусалим. На задней стене – фрески двенадцати апостолов. Чугунная люстра и такой же подсвечник. Андрей понял, что здесь живет Бог.

Он давно задумывался об устаревших традициях оформления церкви. Это самоварное золото, купеческие завитушки, рюшечки… Все отдавало плохим оперным театром и безвкусицей. Простор нужен, свет. Тогда будет являться Бог.

Многое в православии заставляло задумываться Андрея. Почему нельзя вести церковные службы на светском, то есть современном русском языке? Почему не перейти на новый календарь? Не отмечать единое рождество Христово?

– Ортодокс, ты, Андрей, – как-то заявил ему священник-духовник.

Он долго слушал исповедь Андрея, сопел, мял бороду в кулаке. Наконец не выдержал:

– Запомни! Новоделы приходят и уходят, а православие стоит незыблимо. А все потому, что дисциплина в церкви как в крепостном праве. Много было таких мыслителей, но церковь не могла терпеть их ересь. Посему и на Соловки их ссылала и в казематах гноила.

– Как же католики, батюшка, – не выдержал Андрей и прервал духовника.

– Эко ты как сказал, – нахмурился священник, – это уже ересь.