Там, где сходятся меридианы

– Да как Вам удобнее, – ответствовал пожилой человек. – Мы ведь вашей церковной практике не обучены. А я – Александр Семенович.

– Вот и познакомились, – улыбнулся отец Владимир.

– Александр Семенович, можно про памятник подробнее? – полюбопытствовал священник.

– Так памятник хотели поставить на сопке, да власти запретили, – откликнулся собеседник.

– Как это? – удивился отец Владимир.

– На этой сопке КП был немецкий, с генералом ихним, – продолжил мужчина. Так вот, генерала там убило, и вдова его хотела ему поставить памятник. Но его ставить запретили. Не везти же его обратно. Вдова уехала, а стелу превратили в монумент. Да ты приезжий, наверное, не местный? – как-то запросто спросил мужчина. – Наш край историей богат. Древний край, российский. Ты, наверное, всех церквей-то и не знаешь? В Луостари церковь была. Звалась… вот ведь запамятовал… Да как же… – мужчина потер лоб.

– Сретения господня, – подсказал Владимир.

– Точно, – обрадовался старик, – именно она. Я ее до войны помнил. Она у финнов была, а потом, когда мы наступали, спалили ее, не уберегли. Да как убережешь. Такие бои здесь шли… – Мужчина задумался. Потом добавил: – В Борисоглебске тоже много попалили, когда наступали. Бывал в Бориглебске? – спросил пытливо.

– Бывал, – подтвердил Владимир. Ему начинал нравиться, этот уверенный в себе человек.

– Наверное, не знаешь, что когда каскад Пазских ГЭС строили, так там кабак сделали для норвежцев. Валюта была нужна. Посему и церковь подремонтировали. А вот в Баркино, посмотри, отче, посмотри. Две церкви на ладан дышат. Войну пережили, а сейчас разваливаются. В одной пожарники прижились, другая едва теплится.

Спокойствие, которым веяло от собеседника, странным образом влияло на отца Владимира. Ему хотелось поговорить с этим человеком. В церкви он его не видел. Вроде из неверующих, а церкви жалеет. Чтобы поддержать разговор, священник поинтересовался, как долго живет он в Никеле.

– В Никеле-то? – переспросил мужчина. – Да почитай с 1937 года, как служить призвали в погранвойска. – Я-то самарский, – добавил он.

Потом, помолчав, задумчиво сказал:

– Только было срочную дослужил, ан – финская, а там и Отечественная подоспела.

– И все здесь живете? – спросил отец Владимир.

– Да, – словоохотливо отозвался мужчина. – Всю войну здесь. Сначала на Рыбачьем стояли, потом немца погнали в Норвегию. Металлургов в 1944 году демобилизовали из армии комбинат восстанавливать, а мы дальше пошли. Да вы бы, отец Владимир, пришли к нам на собрание, когда мы, ветераны, собираемся. Мы бы уж вам всю правду-матку в глаза высказали.

– Что у вас наболело? – спросил, внутренне напрягаясь, отец Владимир.

– Что наболело, спрашиваете? Скажу, коли послушаешь. Только я смотрю, вы не больно народ слушаете. Больше по администрациям ходите, – мужчина заметно заволновался, но продолжил: – Вот сейчас принято коммунистов ругать. На всех углах их хают. А вот это кто построил? – мужчина показал рукой на комбинат. – Он в руинах лежал. Я помню 1944 год. Тогда и коммунисты, и беспартийные все в одной цепочке на развалах работали.

– Ты-то молодой, этого не знаешь. Бедно жили, но радостно. Стариков обездоленных не было, детям слезы утирали. А сейчас что? Кто эту мерзость узаконил? – мужчина показал рукой на вывеску: «Администрация Печенгского района».

– Милицией от народа отгородились. В райком можно было в любое время зайти. Эх, да что говорить! Потеряли страну.

– Эти демократы ворвались в страну, как бандиты врываются в дом. А мы оказались плохими хозяевами: стоим и молчим. И сейчас не лучше. Чиновники обнаглели, ворье кругом, а мы послушной толпой в церковь идем, – мужчина остановился и посмотрел на Владимира. – Простите отец Владимир, ежели что не так сказал.

– Ничего, – кивнул головой отец Владимир.

– Это же как нужно потерять веру в себя, чтобы перестать сопротивляться! – продолжал собеседник. – Мы проходим мимо нищих, которые роются в баках, дети бегают беспризорными, – горячился мужчина. – А вы церкви открываете. И где? В магазине! Вы столовую для бедных откройте. Мы в войну, когда в Киркенес вошли, сами голодными оставались, а детишек норвежских кормили. Я после войны в милиции работал, так у нас ни одного беспризорника не было. Кого в семьи забирали. Нет родных – в детдом. Но обездоленных – не было.

Отец Владимир понял, кого напоминал ему этот мужчина: духовника, монастырского старца. Такой же прямой, бескомпромиссный. Только один служил Богу, а другой – народу.

– Ну ладно, заговорил я вас, отец Владимир, – спохватился собеседник. – Извините, если что не так. Наболело, вот и высказался.

– Ничего, все правильно, – неожиданно для себя произнес отец Владимир. И уж совсем неожиданно добавил: – Заходите в храм.

Мужчина остановился, подумал и с раздумьем ответил:

– Нет, не приду. – Потом добавил: – Не готов я, отец Владимир, не готов. Ты уж вон этих обслуживай. Они рвутся свою принадлежность церкви доказать.

В это время из администрации вальяжно вышла чиновничья братия. Мужчина совсем уже по-свойски добавил: