Там, где тебя ждут

Клодетт не трогали мои доводы, и несколько раз я подбирался с этой идеей к Ари, однако он отвечал только своей загадочной улыбкой и отрицательно качал головой.

«Тебя это совершенно не касается, – говорила Клодетт, если я в очередной раз поднимал отцовскую тему, и мне приходилось признавать, что, по сути, она права. – Забудь об этом», – твердила она мне. И я забывал. До тех пор пока во мне опять не скапливалось возмущение.

– Короче, – вдруг сказал Ари, сидя рядом со мной на стуле в Люксембургском саду, – что ты там натворил?

– О чем ты? – пораженно спросил я. – Ничего.

– Ага, как же, – ухмыльнулся Ари. – Именно поэтому… именно п-поэтому… – Он втянул воздух, словно готовясь нырнуть в море с отвесной скалы. Тряхнув головой, Ари отбросил со лба челку, взял сигарету в другую руку, внезапно опять испытывая детское мучительное бессилие. Мы оба знали, что слова иногда застревали в его горле, словно в ловушке.

– Выбей их, – проворчал я, поглядывая на Мариту, которой могло взбрести в голову перелезть через бортик в воду, чтобы не упустить какие-то интересные подробности. Если бы Ари был еще ребенком, я предложил бы ему мою ладонь в качестве барабана, своеобразного мостика для опорных прыжков, в качестве способа избавления от немоты. Он мог стучать кулачком по моей руке, зачастую весьма болезненно, до тех пор пока не достигал ритма, высвобождавшего пойманные в ловушку слова, и тогда они вырывались на свободу.

– Давай, – я подставил ему ладонь по старой памяти. – Выбей их.

Ари даже не взглянул на мою руку. Я заметил, что он постукивает ногой по земле, и вскоре он уже смог продолжить:

– Именно поэтому, видимо, мы прилетели в Париж, и именно поэтому Клодетт с невиданным упорством наводит порядок в буфетах и…

– Ох-ох, – вздохнул я.

– Ты встречаешься еще с кем-то?

– Ари, – обиженно воскликнул я, – мне даже в голову не…

– Но она так думает.

– Я знаю, что думает. Но чертовски ошибается. Ты должен поверить мне. Я просто… это трудно объяснить.

– Что ж, – Ари встал, придавив окурок каблуком, – тебе лучше все же попытаться, поскольку она уже на подходе.

Клодетт быстро двигалась к нам со стороны детской площадки: в желтой шелковой куртке-кимоно, волосы скрыты под фетровой шляпой с широкими полями, а глаза за черными очками в белой с заостренными углами оправе. Она несла какую-то сумку с черепаховой застежкой. Я невольно улыбнулся. Так она представляла себе маскировку, таково ее понимание анонимного появления. Она даже не догадывалась, насколько поразительно и эксцентрично она выглядит. Люди смотрели на нее, оглядывались и провожали взглядом, хотя трудно сказать, то ли они смутно узнавали ее, то ли просто еще разок захотели взглянуть на безумную даму в абсурдном прикиде.

Встав со стула, я внимательно смотрел на нее, на мою жену, на любовь всей моей жизни, смотрел, как она приближалась. Я устремился ей навстречу, раскинув руки. Вот она, моя любимая, моя милая.

– Не вздумай, черт побери, целовать меня, – заявила она, встретив меня ударом в солнечное сплетение.

Дождавшись нашей встречи, Ари решил позвать Мариту. Его мать быстро сказала что-то по-французски. Ари, пожав плечами, что-то ответил, а я мысленно обругал себя в очередной раз за то, что поленился выучить их тайный язык.

– Перейдите, пожалуйста, на английский, – хмыкнув, попросил я.

Клодетт резко развернулась ко мне.

– Как бы не так! – воскликнула она. – Не тебе советовать нам, на каком языке говорить, мы будем, черт возьми, говорить именно так, как захотим. Твои просьбы тут никого не колышут. Понятно?

– Да, – кротко ответил я, сразу осознав, как долго она общалась со своей матерью. Она явно обсуждала меня с Паскалин, которой я никогда не нравился, и она использовала любую возможность, чтобы обеспечить Клодетт по полной программе пропагандой против мужчин, в частности американцев, а в конкретике – Дэниела. После вскрытия супружеских проблем в материнско-дочернем диалоге у Клодетт появляется ледяной блеск в глазах. Так бывало всякий раз. И мне требовался целый день или даже два, чтобы растопить этот лед.

Ари развернул коляску в сторону игровой площадки в сквере. Он посмотрел на меня и, подмигнув, бросил:

– Bonne chance![94]

Его пожелание я понял.

– Эй, – окликнул я, вдруг встревоженный одной мыслью, – а почему это ты не в школе? – Я повернулся к его матери: – Почему это он не в школе?

Клодетт сняла черные очки, сочла, что свет слишком яркий, и опять нацепила их.

– В общем, потому что я забрала его.

– Чтобы привезти сюда?

– Чтобы привезти сюда.

– Клод, – сдержанно заметил я, – по-моему, это не лучшая идея. Осталось всего несколько недель до…

– Послушай меня, – она вновь сдернула очки, на сей раз, чтобы подчеркнуть выразительность каждого произнесенного слова, – я буду забирать моего сына из школы, когда мне заблагорассудится, не спрашивая разрешения у его так называемого приемного отца, иногда вспоминающего о своих родительских обязанностях.

– Ладно, – вздохнув, сказал я и опустился на стул. – Может, мы попробуем поговорить об этом как взрослые люди.