Там, где тебя ждут

В то время она еще не знала, что позднее будет часто вспоминать момент, когда они оба стояли на лестнице станции метро, с мальчиком между ними и лужицей крови под ногами, а над их головами гремели подъезжающие и отъезжающие электрички. Она будет вновь и вновь проигрывать в голове ту сцену, практически каждый день. Последние часы своей жизни, лежа в спальне своей квартиры и слыша, как пререкаются на кухне ее дочери, а муж в гостиной рыдает или злится, и сын дремлет в кресле рядом с ней, она опять вспомнит эту сцену и осознает, что это, вероятно, последний раз. «После этого, – подумала она, – она будет жить в голове только одного человека, а когда умрет и он, все будет забыто окончательно». Она вдруг с надеждой представила, как тот мужчина, через несколько дней, случайно прочтет некрологи в газете и придет на ее похороны; она знала, что он придет, безусловно, что он присядет вдалеке, принесет умело подобранный букет цветов, ничего кричащего, ничего, что могло бы вызвать ненужные подозрения. Она знала, что родственники посмотрят на него и с удивлением подумают, кто этот незнакомец, что его связывает с ней, и, вероятно, придут к выводу, что он один из читателей ее библиотеки. Никто, осознала она, не догадается об их настоящей связи, даже Дэниел, ее сын, который дремлет сейчас рядом, усталый и изнуренный, слишком тощий и печальный, ведь он на редкость проницателен и догадлив: это его благословение и его проклятие.

На лестнице метро Тереза и дядя мальчика смотрели друг на друга в каком-то близком к потрясению или страху состоянии. В ней нарастало желание извиниться, хотя и непонятно за что. «Я не знала, – хотелось ей сказать, – я не представляла…»

Она первой отвела взгляд. Нервно натягивая кожаные перчатки, она почувствовала, что надевает их наизнанку.

– У вас есть деньги на такси? – спросила она, не сводя взгляда со своих рук.

– Такси? – потрясенно повторил мужчина.

– Чтобы отвезти мальчика к врачу.

Она больше не собиралась смотреть на него, нет, ни за что. Впервые в голове вдруг мелькнул образ Пола, и ей с трудом удалось прийти в себя, вернуться к реальной жизни, к сжатой в кулак левой руке, где соседние пальцы ощущали жесткий ободок обручального кольца.

Потом она все же подняла взгляд, и то же ударное ощущение захлестнуло ее вновь, словно цепная реакция, по принципу падающих костяшек домино: растущее чувство узнавания, неверия в то, что она не знает его, смехотворность того, что они не узнают друг друга, и невозможность новой встречи.

– Да, – ответил мужчина, порывшись в кармане, – у меня есть деньги на такси.

– Хорошо, – откликнулась она, вновь подумав о Поле, его матери, своих родителях и сестрах, словно они все стояли там на платформе, возможно, следя, как она разговаривает с незнакомым мужчиной. Ее охватил такой дикий ужас, что она бросилась вниз по лестнице, подальше от мужчины и мальчика, притворяясь, что не слышит, как он кричит, прося ее подождать, подождать минутку.

– Удачи вам, – бросила она через плечо и исчезла в толпе.

* * *

Она не видела его целую неделю, семь дней и семь ночей. Ходила на работу и возвращалась домой; готовила ужин, гладила белье. Мать старалась заставить ее написать Полу, спросить, могут ли они назначить свадьбу на его следующий отпуск. Сестры ссорились из-за того, кто будет главной подружкой невесты. Она ходила в кино, дважды, со своей подругой Морин. Получила пачку писем от Пола, самые ранние отправлены два месяца назад и задержаны в таинственных сетях военного времени; она прочитывала некоторые из них; а остальные складывала в жестяную коробку под кроватью. Она запиралась в ванной так надолго, что ее брат в итоге начинал молотить в дверь, взывая ее к жалости и умоляя впустить его по нужде. А в библиотеке она провела исследование по поводу любви с первого взгляда.

Тереза не страдала излишней романтичностью. Она не считала себя витающей в облаках девицей. Никогда не встречалась ни с кем, кроме Пола, и когда они объявили о помолвке, она заметила на лицах родни удивление, точно они не ожидали, что она вообще когда-нибудь выйдет замуж. Ей выпала судьба уродиться высокой в те времена, когда все привыкли к миниатюрным изящным девушкам, едва достающим до плеча своих спутников. Когда она только родилась, ее мать любила повторять всем и каждому, что не могла подобрать ей кроватку; ножки вечно высовывались, «как кегли».