Там, на войне

Посуду всю Иван ополоснул сам, и котелок часового — тоже. Марья было встрепенулась, не зная, как помочь ему, но Татьянников строго сказал:

— Сиди.

Посыльный сыто отвалился на бревнах и закурил. Арестанты снова взялись пилить, только после обеда работа не ладилась, пила елозила по бревну, и опилки сыпались из-под зубьев.

Затрещало — полено отвалилось от бревна. Посыльный докурил свою цигарку, сгреб посуду, ватник и отправился восвояси.

— Терпите, братва, до ужина. Принесу.

Как только он скрылся за первыми домами, часовой сказал, озираясь по сторонам:

— Ты, Марья, трошки погутарь со своим, а я в случае чего сигнал дам. Мене еще полторы годиночки туточки маячить.

Она подошла.

— Ну, здравствуйте, вояки, — с усмешкой проговорила, присела на бревно. — Портки-то без ремня не свалятся?

— Не боись, — ответил Иван, подтягивая хлопчатобумажные шаровары и ненароком показывая, что их надежно держит узенький брезентовый ремешок.

Мария рассмеялась, прикрыла рот ладошкой, будто смутилась. Оба провинившихся глянули друг на друга и сразу поняли, что тут есть над чем посмеяться. Они сами уже пригляделись и перестали замечать на потных лицах ссадины, пятна йода, поотклеившиеся марлевые нашлепки.

— Мокрую газету на личность положить следовало и сухим полотенцем поверх. К утру были бы гладкие, — заметила Мария, как заправский лекарь. — Или настойки березовой. Очень полезная лекарства. — Она, чуть заигрывая, обратилась к Даниилу, кивая на Ивана: — Он всегда за баб бьется геройски, и завсегда ему перепадает.

— Это он за вас сражение принял, только чуть ошибся, — заступился за него командир.

— Не-е-ет, — хитро и напевно протянула Мария, — за меня он разок отвоевал. Ух, отвоевал! Так я его опосля еле-еле отходила. Теперь он за других баб хлопочет. — Она сидела, вытянув ноги, ладони сложила и зажала в коленях, раскачивалась в такт разговора. — А вы-то за кого сражались, извините?

— Да ладно тебе. Разыгралась, — проурчал Иван.

А Даниил был рад слушать ее такую свободную и даже ласковую болтовню. Он вдруг почувствовал, что этот день на гауптвахте по странному стечению непонятных обстоятельств оказывался, может быть, самым хорошим днем за все время пребывания в армии. Мария вроде бы сегодня, вот сейчас посчитала его совсем своим и как бы приняла в круг своего внимания и забот. Как только она умолкла, Даниил, совсем не ожидая от себя такой прыти и вроде бы некстати, стал рассказывать о Грибоедове, который поехал-де по царскому поручению в Персию к шаху и сделал вынужденную остановку в одной из казацких станиц. Сделал остановку и попал в курень то ли овдовевшей, то ли не овдовевшей молодой казачки, которая в это время жила там в одиночестве. Как уж там было и что, не очень известно, но прожил Грибоедов у этой казачки больше месяца. К нему от царя специальные фельдъегеря скакали через всю Россию! Напоминали ему, поторапливали, а он к тому шахиншаху не ехал и не ехал. Потом уж особый фельдъегерь прискакал и такой ему указ императора передал, что оставаться долее у казачки он уже никак не мог. Собрался Грибоедов, попрощался с ней и поехал дальше в Персию. А казачка вышла провожать его на виду у всей станицы… Тут Даниил заметил, что начал привирать сверх того, что было им где-то прочитано, и стал закруглять рассказ. А потом Грибоедов говорит… Нет… Не говорит, а написал своему другу в письме, что этот месяц «был самым счастливым, и единственным вполне счастливым месяцем, во всей его жизни».

Когда стало ясно, что рассказа больше не будет, Маруся спросила:

— А на обратном пути из персов он хоть заехал к ней?

— Само собой, чего же не заехать, — ответил за рассказчика Иван.

— Вскоре после того его убили, — уточнил рассказчик.

— Кто? — спросил Иван, он ждал совсем другой, благополучной развязки.

Даниил не знал, как ответить.

— Кто убил-то? — спросила Мария.

Лозовой пожал плечами.

— Праздник у них есть такой — Шахсей-Вахсей, очень веселый праздник, люди сами себя бьют цепями, истязают до крови, словом, волтузят так, что, можно сказать, обалдевают, и в процессе празднования могут прибить любого. Кто под руку подвернется. Ну, там еще заговор был — интрига…

— А как звали-то ее? — спросила Мария.

— В письмах Грибоедова не сказано. Он еще потом жениться успел, на грузинской красавице… А там уж его…

— Небось ждала… — проговорил Иван, и все трое умолкли.

Потом уж она спросила:

— Ну, как ваша краля, та, что на базаре была? Ничего? Стоящая принцесса?

— Вроде ничего, — ответил Даниил, — только рука у нее, говорят, очень тяжелая. Как кувалда.

— Да не рука, а нога, — поправил его Иван, — железная!

— А ты-то откуда знаешь? — спросила Мария.

— Ведь это мне перепало от нее, — признался Иван.

Все трое рассмеялись, потому что были очень молодые и толком плакать не научились.

Плохо оборудованная и неуставная гауптвахта оказалась очень удобным местом для размышлений.