Там, в гостях

Волны тем временем уже перехлестывались через борта нашей лодки, и в нее набралось много воды, которую Алеко с Вальдемаром, от души веселясь, вычерпывали банками. Джеффри ругался. Амброз сидел на носу и промок сильнее любого из нас. И все же он томно привалился к угловатой горе багажа, сохраняя безмятежность посреди суматохи.

– Знаете, – сказал я ему в хмельном восхищении, – я прямо вижу, как вы ступаете за борт и идете по воде.

И снова он только улыбнулся.

Наконец мы оказались под прикрытием острова. Ветер больше не тревожил нас, однако высокие волны никуда не делись. На каменистом берегу мы отчетливо видели двух парней, отчаянно размахивавших фонарями. Алеко закричал им, и они закричали в ответ. Все трое принялись орать что было мочи. С высадкой пришлось повозиться: у берега имелось одно местечко, в котором рифы образовали естественную бухточку, но попасть в нее можно было только на гребне волны. Наш старик-рыбак слегка просчитался, и, заходя в эту заводь, мы пропахали дном по камню.

Мы поднимались вверх по крутой тропинке, а парни плелись в хвосте цепочки, неся сложенную палатку, словно огромный труп. Мелькание их фонарей придавало процессии вид кошмарной ночной мелодрамы. Ну и коли уж я начал проводить параллели с Библией, то вспомню и картину «Снятие с креста»[38] – разве что двигались мы вверх, а не вниз. Над нами высилась отвесная скала, так густо покрытая кустами и корнями деревьев – к тому же их опутывали плотные, хоть и невесомые клубки теней, – что казалось, еще чуть-чуть, и она рухнет нам на головы. Я испытывал удивительное очарование тропической природой, которое только усилилось при звуках с вершины скалы, принятых мной за крики тропических птиц.

На естественной плоской опушке, на самой вершине, стояли две хижины. Точнее, беседки местного типа, крытые сосновыми ветками и занавешенные брезентовыми подстилками. Тропические же птицы оказались всего-навсего курами и утками: при нашем появлении они проснулись и с негодующими криками пытались снова уснуть. Во дворе стоял кухонный стол и несколько грузовых ящиков вместо стульев. Мы с Амброзом и Джеффри сразу же сели на них и принялись пить. Вино мы привезли с собой на лодке.

У Джеффри был просто талант непрерывно испытывать негодование. Он все еще злился на местных парней и требовал от Амброза немедленно допросить их и выяснить, почему нас не забрали. Они были примерно одного с Алеко возраста. Тео, впрочем, выглядел немного старше из-за усов. Второй, Петро, был пухлый, веселый и прыщавый. Сразу стало ясно, что Алеко у них за главного.

Допрос немедленно превратился в игру и одну большую шутку, сколько бы Амброз ни старался добраться до сути дела. Все свои силы он сосредоточил на Петро и Тео, засыпая их вопросами на ломаном греческом и устало, но по-доброму улыбаясь нелепым отговоркам. Затем вмешался Алеко, перебив Амброза и преувеличенно горячо размахивая руками. Петро и Тео завизжали от хохота. Джеффри, вне себя от раздражения, все спрашивал:

– Бога ради, что говорят эти мелкие свиньи? Приятель, оборви эту трескотню и объясни мне!

Наконец Амброз обернулся к нам.

– Судя по всему, лодка утонула. На мелководье, с другой стороны острова. Вроде бы ничего страшного. Завтра же с утра пойдем и глянем.

– Ничего страшного? – взревел Джеффри. – Они утопили лодку, и ты называешь это «ничего страшного»? Если так, то вели им немедленно поднять ее и починить, иначе пусть вплавь добираются до материка.

– В темноте они все равно ее не починят, верно?

– Господи, как они ее утопили? Ты боишься ранить их чувства и поэтому не спрашиваешь?

– Знаешь, именно этот момент мне не совсем понятен. Похоже, имела место некая чрезвычайно запутанная история со штопором. То есть вроде бы со штопором. Я не совсем уверен, точно ли понял значение этого слова. Любопытно, каким образом штопор…

– Чепуха! Они просто буравили кого-то или что-то – а скорее всего, друг друга – своими членами. Омерзительные мелкие содомиты…

– Дорогой мой Джеффри, пора тебе понять, что на острове Святого Григория подобные разговоры просто недопустимы.

– Содомиты. Имя им содомиты…

– Хороший мой, я хоть раз оскорбил тех потасканных, невыносимо надушенных дам, которых ты цепляешь, стоит нам выбраться в Афины?

– Плевать мне, кого ты оскорбляешь. Содомит он и есть содомит…

В этот момент Ганс и Вальдемар распаковали и принесли ветчину. Она намокла и потому на вкус была соленее обычной ветчины, но я на это не обратил внимания. Нами внезапно овладел свирепый голод; мы отрезали огромные куски и запихивали их себе в рот. Больше я про тот вечер ничего не помню.

[Из моего дневника; даты в записях не проставлены.]