Там, в гостях

Я обернулся и увидел… Вальдемара! Того самого Вальдемара! С тех пор, как мы расстались на острове Святого Григория, он ни капельки не изменился. Или же мне просто так казалось. Он тоже меня узнал и начал проталкиваться к нам через толпу.

– Кристоф! – кинулся мне на шею Вальдемар. От него пахло пивом; должно быть, он сидел в салоне, пока не закрыли бар. – Поверить не могу! Это правда ты? Вот сюрприз! Где же ты пропадал?

– В Китае.

– В Китае! – Вальдемар в голос расхохотался. – Узнаю нашего Кристофа, старого сумасшедшего лягуха-путешественника! Дружище, да ты сбрендил! Что ты забыл у этих китайцев? Они тебя собаку есть заставляли? Я где-то читал, что у них так принято.

– Нет, только птичьи гнезда.

– Птичьи гнезда? Ты слышала его, Дороти? Ну разве не безумец? Старый добрый наш Кристоф!

Надо ли говорить, с каким недоумением слушала нас Дороти!

– Мы с Вальдемаром общались в Берлине, – пояснил я ей.

– Почему ты зовешь его Вальдемаром?

– Я изменил имя, Кристоф, – поспешил сказать Вальдемар. – Уехав за границу, я стал Ойгеном. По политическим причинам, знаешь ли… – Он пристально посмотрел на меня, как бы призывая не болтать лишнего.

– А мне «Вальдемар» больше нравится, – обрадованно заметила Дороти. – Впредь буду звать его только так.

Вальдемар бросил на нее сердитый взгляд. Совсем-совсем короткий, но мне тут же стало ясно, что в Вальдемаре нечто переменилось. В тот момент он напомнил зверя, что с неохотой подчиняется дрессировщику: пойманный, но не сломленный. Это послушание, незавершенное укрощение сделало его черствее, потому что, наверное, впервые за всю его жизнь даровало возможность причинить боль другому человеку. Лицо Вальдемара несло печать уродства, которое в то же время делало его еще более сексуально привлекательным. Между Вальдемаром и Дороти ощущалась сильная эротическая связь, которую он, кстати, принимал как должное: она не льстила ему, как льстила интрижка с Марией Константинеску. Вот тут он возмужал. Дороти смотрела на него, угнетенного и несвободного, с тревогой и небольшим намеком на кротость, и мне подумалось, что женщины, сколько бы ни блефовали, ни плели двойных обманов, совершенно беззащитны; и как же многие из нас, мужчин, так часто дурно с ними поступают!

– Ну ладно, – нелюбезно произнес Вальдемар; в его голосе послышались зачатки жестоких ноток, – можешь звать меня Вальдемаром… но только при Кристофе.

Неожиданно для себя я громко рассмеялся. Отчасти потому, что мне хотелось сгладить неловкий момент. Отчасти потому, что я раскусил весь этот Вальдемаров фарс – его новое воплощение, Ойген, каким его видела Дороти, – и он рассмешил меня донельзя.

Пароход к тому времени пришвартовался; на пристани у тележек уже выстроились ряды носильщиков с невыразительными лицами. Стояли там и друзья пассажиров – хмурые, уставшие махать нам. Прибытие походило на некий скучный ритуал, такой же серый и безликий, как заурядные похороны.

– Мы жили в Париже, – рассказывала Дороти, – но там сейчас все ужасно дорого. Я написала родным с просьбой прислать денег, чего не делала уже много лет, и старшая сестра ответила, дескать, мама просит приехать на некоторое время домой. Иными словами, если я не вернусь, то денег мне не видать.

– А они знают… про него? – спросил я, осторожно понизив голос и стараясь не смотреть на Вальдемара, который, впрочем, все равно наблюдал за приготовлениями к высадке. Вообще-то мне казалось – и позже выяснилось, что я был прав, – будто Вальдемар не понимает беглой английской речи.

– Нет, не знают. Виолу, мою сестрицу, ждет потрясение всей жизни. – Дороти произнесла это не без смака, хотя в то же время отчаянно волновалась. – Ну и поделом, – пробормотала она. – Давно пора было преподать им урок. Они же все в душе фашисты.

– А если не дадут денег?

– Ой, я тебя умоляю! – воскликнула Дороти таким голосом, словно напряжение, которое она постоянно испытывала, наконец прорвалось наружу. – Сейчас не об этом надо волноваться. Я даже не знаю, позволят ли ему сойти на берег.

Спрашивать, о чем она, времени не было: спустили трап. Дороти спешно принялась объяснять Вальдемару правила; она по-прежнему говорила на немецком бегло, с сильным берлинским акцентом.

– Теперь слушай: иди к двери с надписью «Иностранцы». Мы будем ждать тебя на выходе.

– Так мне одному идти?

– Ойген, я сто раз тебе говорила: так будет лучше. Избежишь ненужных расспросов. К тому же с тобой все равно захотят поговорить с глазу на глаз.

– Что же мне отвечать?

– Правду. Чем ты быстрее отвечаешь, тем меньше они спрашивают.

– Но вдруг я не пойму, что они говорят?

– Не будь дураком! – дрожащим голосом велела Дороти. Она лихорадочно тащила его через это испытание на одной силе характера. – Пограничники говорят по-немецки.

– Да? – Это лишь сильнее обескуражило Вальдемара. Он посмотрел на нас с обидой и мольбой во взгляде, а после, отчаявшись, побрел ко входу для иностранцев. Меня же замутило от смутного дурного предчувствия.

Я посмотрел на стоявшую рядом Дороти, а она сказала мне тихим голосом:

– Убью любого, кто причинит ему зло.