Там внизу, или Бездна

— Но, видишь ли, по-моему, есть полное основание предполагать, что между духами света и духами мрака существует звено посредствующее — духи срединные, ни небесные, ни демонические, хотя бы, например, те, которые обнаруживают такое смрадное тупоумие на спиритических сеансах!

Как-то вечером мне рассказывал один священник, что духи безразличные, средние обитают в особом пространстве, телесном, но невидимом, как бы на островке, который осаждают со всех сторон добрые и злые духи. Все больше оттесняемые, кончают слиянием с одной из противоборствующих сил. Заклиная духов этих, оккультисты, которые бессильны, разумеется, привлечь ангелов, неизбежно приводятся к общению с духами зла и волей-неволей, иногда даже бессознательно, погружаются в дьяволизм. Рано или поздно к этому неминуемо приходит спиритизм!

— Если правда, что какой-нибудь пошлый спирит может смущать покой мертвых, то тем явственнее покажется на действах их печать сатаны.

— Вне всякого сомнения, спиритизм — срам, с какой стороны на него ни взглянуть!

— Ты не веришь, значит, в теургию, в белую магию?

— Нет, это ложь! Она мишура, под которой прячут забавники, вроде розенкрейцеров, свои отвратительнейшие попытки черной магии. Никто не решится признаться, что он служит сатане. Белая магия!

Но позволительно спросить — несмотря на красивые речи, которыми приправляют ее лицемеры и глупцы, — какова природа ее? К чему может она привести? Заметь также, что церковь не обманули эти козни, и что она одинаково осуждает как ту, так и другую магию.

После молчания Дюрталь заговорил, закуривая папиросу:

— Да, это занимательнее, чем обсуждать политику и скачки. Но что за столпотворение! Чему верить? Половина учений этих безумна, другая влечет своей таинственностью. Признавать сатанизм? Я согласен, что он внушителен и кажется правдоподобным. Но тогда, оставаясь последовательным, неизбежно веровать в католицизм, а веруя, нет иного исхода молитвы. Не буддизму же или культам, ему подобным, сравниться с религией Христа!

— Что же, веруй!

— Не могу. В ней столько догматов, которые отвращают меня, которыми я возмущаюсь.

— Убежденность моя не крепче твоей, я также сомневаюсь, — говорил де Герми, — но, знаешь, бывают мгновения, как бы наитие, когда я почти верю. Для меня несомненно во всяком случае одно: существует сверхъестественное, пусть оно даже не будет христианским. Отвергать его — значит отвергать очевидность, барахтаться в корыте материализма, в тупоумии свободных мыслителей!

— Но тяжело блуждать так! Ах, как завидую я твердой вере Карэ!

— Однако ты требуешь немногого, — ответил де Герми, — это наша защита в бурях жизни, единственная преграда, за которой может укрыться с миром усталый человек!

XXI

— Понравится ли вам? — спрашивала мамаша Карэ. — Я приготовила суп и сегодня вечером подам вам бульон с вермишелью, холодный салат из говядины с селедками и сельдереем, отменное картофельное пюре с сыром и десерт. Вы полакомитесь также свежим сидром, который мы получили.

— О! О! — воскликнули де Герми и Дюрталь, в ожидании обеда проглотившие по рюмке эликсира долгой жизни.

— Знаете, госпожа Карэ, ваша кухня введет нас в грех чревоугодия; если пойдет так дальше, мы превратимся в обжор.

— Вы смеетесь! Но как досадно, что так долго нет Луи.

— Он идет, — сказал Дюрталь, прислушиваясь к скрипу подошв на каменных ступенях башни.

— Это не он, — ответила она, направляясь отпереть дверь. — Это шаги господина Гевенгэ.

И действительно показался астролог в своем синем плаще капюшоном и в мягкой шляпе. Прикоснувшись к пальцам присутствующих своими крупными перстнями, он осведомился о звонаре.

— Он у плотника; треснули дубовые брусья, на которых держатся большие колокола, и Луи боится, как бы они не рухнули.

— Черт возьми!

— Есть известия о выборах? — и Гевенгэ вынул и продул свою трубку.

— Нет, в этом квартале результаты голосования мы узнаем не раньше десяти вечера. Впрочем, исход выборов несомненен. Париж воинственно шумит, и можно поручиться, что генерал Буланже одержит блестящую победу.

— Средневековая пословица гласит, что появляются безумцы, когда цветут бобы. Но теперь, кажется, время не такое!

Вошел Карэ, извинился за опоздание и, пока жена ходила за супом, он надел калоши и отвечал на расспросы друзей:

— Да, сырость источила железные болты и разъела дерево. Балки лопаются и пора призвать плотника. Он обещал быть здесь с рабочими непременно завтра. Но я доволен, что вернулся. На улицах все сбивает меня, я тупею, теряю уверенность, хожу, как пьяный, я доволен лишь на колокольне или в этой комнате. Подожди, подай его сюда, жена, — и он взял блюдо с салатом, чтобы перемешать сeльдepeй, селедку и мясо.

— Каков аромат! — воскликнул Дюрталь, втягивая острый селедки. — Знаете, какие он мне внушает мысли? Он навевает на меня видение крытого камина, в котором потрескивают лозы можжевельника, где-нибудь в нижнем этаже, дверь которого обращена к большому порту. Мне чудится, будто струйки и соленых водорослей курятся вокруг тлеющего золота сухих головней. Как вкусно, — сказал он, отведав салата.