Там, за чертой блокады

– Может, – призналась молодая воспитательница, – я не знаю, не видела.

– Вот то-то же. Он растет колосом, но какой из них пшеничный, а какой ржаной или овсяный, я тоже не знаю. А узнать придется. Для этого надо выбросить из головы свою городскую спесь. Председатель мне сказал, что вся надежда у нас на своих старших ребят, их сверстники в колхозе составляют мужской костяк. Мы тоже сделаем из них сельхозбригаду, а ты, Александра Гавриловна, будешь у них и воспитателем, и бригадиром. – Но, увидев, что воспитательница наклонила голову и заплакала, Нелли Ивановна добавила: – Это пока, а потом переведем тебя в группу дошколят.

Утром, во время завтрака, кто-то выглянул во двор и громко крикнул:

– Лошадей привели!

Все, дети и взрослые, бросив еду, ринулись во двор. Выпрыгивая из-за стола, Виктор мгновенно представил себя в образе Чапаева на красавце скакуне.

Привели не только лошадей, но еще и пять коров, десять овец, двух свиней, которые разбрелись по невытоптанной траве большого школьного двора.

Животных с опаской и любопытством рассматривали и дети, и воспитательницы.

– Это нам? – спросила одна из них сидящего на лошади мальчика лет двенадцати, пригнавшего стадо.

– Ага! Батя, то есть председатель, прислал, – ответил тот. Он лихо перебросил через холку лошади босую, грязную, покрытую цыпками ногу, спрыгнул и добавил: – Батя завтра еще дормез вам притащит.

– А они смирные? – спросила Вероника Петровна.

– Как это – смирные? – удивленно переспросил мальчик.

– Ну, они не кусаются? – уточнила воспитательница.

– Чего они, собаки, что ли?

И, демонстрируя полную лошадиную безобидность, отогнул ее верхнюю губу и показал большие зубы с серым налетом, как у курильщика.

Подойдя к лошадям, Виктор с разочарованием увидел, что животные, стоявшие перед крыльцом, мало похожи на коней, скачущих под кавалеристами чапаевской дивизии. Ту, что за повод держал деревенский мальчик, стояла широко расставив ноги, напоминая школьного коня для прыжков в спортивном зале. Темно-коричневая шерсть клочьями висела на худых ребрах, брюхо и левый бок были покрыты коркой высохшего навоза. Глаза, облепленные синими мухами, выражали глубокую лошадиную тоску.

– Цыганка. – Мальчик похлопал по острой разбитой холке лошади. – А это Осел, – указал он на вторую лошадь, понуро стоявшую с низко опущенной большой головой.

– В самом деле осел? – удивился Виктор.

– Да не-е, кличка у него такая.

– Жеребец, что ли? – уточнила Нелли Ивановна.

– Не-е, он облегченный[10].

Нелли Ивановна согласно кивнула, боясь показаться невеждой.

Своей таинственной «облегченностью» Осел привлек всеобщее внимание. Несмотря на пятна прилипшей грязи, в нем четко просматривалась вороная масть. Он был выше Цыганки и потому казался еще более тощим. Круп, как и у Цыганки, венчала большая ссадина, облепленная синими мухами.

– Что это у него? – показал Валерка на болячку.

– Это сороки раздолбали. Они чуют, когда скотина больная и не может хвостом отбиваться от них. Когда поправится, он не даст сорокам садиться на холку.

– Тебя как звать? – спросил Виктор.

– Пашка, а что?

– А меня Витька. Может, я сяду, а? – Он показал на Осла.

– Не, он упадет.

– Как это – упадет? – удивился Стогов.

– Ты чо-о, не видишь? Он еле стоит. На Цыганку можно: она покрепче.

– Так я сяду? – не унимался Стогов.

– А мне чо-о, садись – лошади ваши. Чо-о хошь, то и делай.

– А как? С крыльца или, может, принести табуретку?

– Зачем? Прыгай пузом на хребтину, а потом развернешься. Во, смотри!

Пашка мигом оказался на лошади и, снова перекинув ногу, съехал по ребрам Цыганки на землю.

– Давай я тебе подмогну, – предложил мальчик. – Берись за холку, согни коленку. Оп-па! – Он подтолкнул Виктора.

Когда Стогов оказался верхом, в его сознании тотчас всплыл образ любимого Чапаева и он с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «За мной! В атаку!»

Но тут на крыльце появилась директор:

– Виктор! Боже мой! Осторожно! Лошадь может сбросить, встать на дыбы!

Пашка откровенно засмеялся:

– Теть, какие дыбы! Ты видишь, она еле стоит.

– Почему они такие худые? – сокрушенно спросила Нелли Ивановна. – Зачем они нам?

– Они из Воронопашенского детдома, сегодня привели их. Запустили скотину, лиходеи! Вона, чесотка всю шкуру съела. Председатель сказал, что завтра придет и обкурит их серой. Щас все лошади чесоточные. Отко́рмите – все пройдет. Однако мне пора: батя ждет.

– Что делать-то с ними? – переспросила директор.

– Отведите их к реке. Пущай пасутся. Все одно запрягать их нельзя.

– А если они убегут?

– Куда убегут? Они стоят-то в раскорячку. Даже путы[11] им надевать не надо.

– А остальную живность куда девать? – Директор жестом показала на стадо, мирно пасущееся во дворе.

– Да можно и в хлев загнать. – Мальчик показал на большой сарай, приткнувшийся к изгороди в углу двора. – Вона какой хлев остался от сторожа школы. Погиб он, похоронку весной прислали.

– Сделай милость, Павлик, отведи лошадей сам да загони остальных животных в хлев. Сейчас дети должны выйти гулять.