Там, за рекою, — Аргентина

На возвышенном месте выросла лагерная стоянка, которая на несколько дней должна была стать базой охотничьих вылазок в окрестности. Двумя часами позже по зарослям вокруг костра уже плясали шесть теней и над темной поверхностью Теуко одна за другой плыли в ночь песни. Вдруг где-то возле берега затрещали сухие ветви. В такие минуты невольно хватаешься за ружье, разговор разом умолкает. Мы все повернулись в одну сторону и прислушались. Может быть, пума или даже ягуар? А может быть, из воды выползала водосвинка? Через несколько мгновений треск веток раздался снова, уже рядом с нами. Но руки с пальцами на курке опустились, едва ветки раздвинулись и в круге света от костра появилась человеческая фигура. Высокий мужчина с морщинистой, пергаментной кожей на лице, в пыльном берете на голове, в бомбачас, спадающих до щиколоток, в обтрепанных парусиновых альпаргатах и в не менее ветхой куртке.

Он молча постоял, а затем робко произнес по-чешски:

— Добрый вечер!

В эту минуту никто из нас слова не мог вымолвить. Лишь некоторое время спустя мы один за другим пришли в себя и потеснились, уступая незнакомому ночному гостю место у костра.

— Я Голубарж. Ярослав Голубарж, — медленно произнес он, усевшись к огню. Было заметно, что говорить по-чешски ему не легко.

— Что же вы делаете в этой дикой глуши? — вырвался почти одновременно у двоих или троих из нас один и тот же вопрос.

Человек в рваном берете и с пергаментной кожей на лице минуту помолчал, потом пододвинулся поближе к огню и сказал:

— Ничего. Ловлю змей, охочусь на диких зверей!.. Вот и… все…

Мы поняли, что расспрашивать его дальше бессмысленно. Из отрывочных слон отшельника мы поняли, что он чех из Вены, переселившийся в Чако тридцать лет назад. В этот вечер мы больше уже не пели. Тягостное настроение и молчаливое раздумье гостя словно перешло и на нас.

На следующий день мы познакомились с его убогой хижиной на противоположном берегу Теуко, где было развешано несколько сохнущих шкур. Его трухлявая лодка едва была в состоянии перенести своего владельца с одного берега на другой. Мы не раз наблюдали, как во время переправы он вычерпывал руками воду, которая прорывалась в лодку, и густой грязью замазывал щели. Причаливая к нашему берегу, он каждый раз стоял в лодке по колена в воде.

— А что чаще всего вам попадается на охоте? — пытались мы перевести разговор ближе к предмету его ежедневных занятий.

— Это… когда как, — медленно подбирал он слова. — Понимаете, я здесь один, как перст, мне редко с кем приходится общаться. Сейчас, зимой, змей нет. Часто в капкан попадаются лисицы, гораздо реже тигр. Много хлопот с этими… как это будет по-чешски, никак не вспомню…

— Скажите по-испански, — предложили мы ему.

— Капибара. Иногда его называют «карпинчо».

— Водосвинка, по-чешски «плавоун».

— Возможно, плавает он очень хорошо, — улыбнулся охотник и добавил, словно извиняясь: — Я об этом никогда и ни с кем по-чешски не говорил, так что не удивляйтесь. И у нас, в Вене, такого никогда не видел… Лев мне попадается очень редко. Уж очень далеко на север нужно забраться, чтобы поймать его. Иногда попадается оцелот или gato onza…

— Это вы должны знать, — перебил рассказ охотника Ярослав. — Здесь его повсюду называют львом, но в действительности это пума. Даже тигр — так здесь называют ягуара — в этих местах нигде не водится.

Из рассказов чакских охотников мы уже знали об этой южноамериканской достопримечательности. Ни африканский лев, ни бенгальский тигр нигде в Южной Америке не водятся, тем не менее, оба названия употребляются в обиходе. Испанцы называли пуму amigo del cristiano, друг человека. Инки называли ее пумой. Другие индейцы — горным львом. Но у этого хищника, распространенного по всей Америке — от Канады до Патагонии — на территории, протянувшейся по прямой без малого на 13 тысяч километров, имеются еще и другие названия. На севере его называют пантерой, в другом месте — кагуаром. Его загнали далеко в глубь континента, так что поимка его считается большой удачей.

— А сколько вам платят за змеиную шкуру?

— Два песо за метр, иногда три.

Перед денежной реформой это равнялось двадцати-тридцати кронам. За весь этот тяжелый и опасный труд, за необходимость продираться сквозь колючий кустарник, где все время подстерегает какая-нибудь опасность, за многие дни бесцельных поисков, за страдания от полуденного зноя и холода ночей, за опасность заболеть малярией, быть укушенным, змеей или подвергнуться нападению хищника…

Костер уютно потрескивал, время от времени обгоревшая ветвь падала в золу и выбрасывала сноп искр в темноту, словно хотела отвлечь нас от бродивших в голове мучительных мыслей.

— Вы получаете какие-нибудь известия о том, что делается в мире?

— Почти нет. Из Формосы сюда приезжает верхом посыльный с почты; он приезжает в понедельник и на следующий день отправляется обратно. Да от кого и чего мне ждать? Вот уже много лет, как я никому не писал…