То, что Злата ждала ребенка от него, сразило, отрезвило и испугало его. Он не был готов к такому повороту событий. Он любил Злату, да. Но она сама, его любовь к ней и Горновка как бы были неким другим миром, параллельным, немного нереальным, куда приятно было погружаться, возвращаться, о чем хотелось думать и мечтать. Да, даже мечтать. Это был мир Златы Полянской, и Виталя это понимал. И пусть было время, когда он пытался с этим бороться, но уже тогда, много лет назад, он подсознательно понимал, что проиграет. Она завладела этим миром, став его полноправной хозяйкой. И, несмотря на скепсис и иронию, мужчину тянуло всегда в этот мир. Нет, он не хотел стать его частью и знал, что не станет никогда, но и без него не мог, без нее не мог…
И не зря он сказал однажды Злате, что она приворожила его. Но был еще другой мир, реальный. Мир, в котором ему было комфортно жить. Где его все устраивало и ничего не смущало. Мир, населенный такими же людьми, как он сам, стремящимися к реальным, вполне земным целям, не отягощенными муками совести и гипертрофированным чувством справедливости. Его дом, семья, работа, друзья, какие-то цели, желания и достижения были понятны тем людям, среди которых он жил. Высокая зарплата, новая машина, большой дом с хорошим ремонтом, отдых за границей, учеба сына в столице — это было то, чем он жил, чем гордился, что его по-настоящему волновало. Какие-то повседневные незначительные заботы, события в семье, собственные радости и волнения, похожие на те, коими жили и соседи, было тем главным, что составляло жизнь Витали. И его это устраивало. Более того, обретя вновь Злату, ему и вовсе на миг показалось, что он достиг полной гармонии в своей жизни.
И вдруг все это рухнуло. Реальностью вторглось в тот, другой, мир. Реальностью стал уход Блотского и ребенок, которого ждала Злата. Его ребенок. В том, что так случилось, он виноват, конечно, больше, чем Злата. Все то, что он наговорил ей при последней встрече, было от безысходности.
Это он потерял бдительность, это ему нужно было быть осторожным… Переложить всю вину на Полянскую было подло и малодушно с его стороны. Сейчас, по прошествии нескольких месяцев, он это понимал. Но тогда, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, и не зная, что делать и как это остановить, Виталя не думал, что говорил, какую боль причинял девушке. Он был растерян и зол. Он хотел бы все изменить и повернуть время вспять…
Понимая, что изменить что-либо уже нельзя, он сходил с ума. Но и сейчас, немного успокоившись, он по-прежнему не знал, как быть и что со всем этим делать. Прошло два месяца со времени их последнего разговора, а он так и не смог заставить себя приехать в Горновку, прийти к Злате, даже позвонить ей не мог. Не хотел, не мог пересилить себя. Продолжая жить так, как жил, Дорош вместе с тем понимал, что обманывать себя и делать вид, что ничего не произошло и не происходит, не получится. Надо было что-то решать. Надо было выбирать. Принудительно выбирать, не по собственному желанию, вот это бесило его больше всего, раздражало и претило.
Его устраивала его жизнь в его мире, в его доме, с его семьей. И что-то менять он не хотел. Вот поэтому и игнорировал упорно звонки и сообщения Златы Полянской. Как быть с ней теперь и ребенком, которого она ждала, он не знал.
В канун Нового года Злату пригласили в сельский центр фольклора. Вот уже который год работники центра во главе с начальницей, по совместительству еще и участницей самодеятельного коллектива «Околицы», устраивали импровизированные новогодние «Огоньки», как когда-то при Советском Союзе. Расставляли столики, наряжали елку, а все желающие, в основном жители ближайших деревень, приходили со своей выпивкой и закуской, чтобы отдохнуть, повеселиться, посмеяться, попеть, потанцевать, встретиться со знакомыми и просто вспомнить молодость. Безусловно, работники центра готовили программу, наряжались в Деда Мороза и Снегурочку, пели песни и устраивали конкурсы, а под конец была и дискотека. Злата никогда не отказывалась принять участие в таких мероприятиях местного масштаба и с удовольствием принимала приглашения.