Тамада

Спросила об этом у отца неспроста. Старики на ныгыше, что на главной улице возле сельского магазина, лучше всех знают все колхозные новости. А работает отец, несмотря на свой преклонный возраст, на мельнице, где тоже собирается людное общество, главным образом женщины.

— А чего очень-то радоваться? — хмуро ответил отец. — Село тебе доверяет. Но есть и такие, кто сомневается, справишься ли ты. Хозяйство ведь очень запущено. Вот и тяжело у меня на душе... За тебя переживаю. Когда услышал, что тебя избрали вместо Али, я и обрадовался, и испугался... На старости лет на мои плечи свалилась новая тяжесть — беспокойство за свою дочь. Все думаю и думаю...

Мать поставила на стол либже, над которым поднимался аппетитный парок, но дочь к еде так и не притронулась:

— Ты прав, отец, работа у меня тяжелая, беспокойная. В трудное для колхоза время появилась я тут. Все верно. Но не будь здесь никаких трудностей, меня бы сюда не послали.

— Это я понимаю, но все же...

— Своей печалью ты делу не поможешь...

Отворилась дверь, и вошел брат Жамал, усталый, лицо в потеках грязи. Быстро разделся, умылся и сел за стол, не глядя ни на сестру, ни на отца, взял кусок хлеба и зачерпнул ложкой либже из тарелки, которую ему пододвинула Жамилят.

— Я и говорю, отец, печалью делу не поможешь, — снова начала она прерванную беседу. — Будь председателем я, будь им ты, будь Али — какая разница? — скот без кормов не смог бы выжить. Так или нет?

— Это конечно!

— Если так, отец, то ты тоже — как колхозник, как умудренный старостью человек, советчик, — ты тоже несешь ответственность за хозяйство. А теперь скажи, разве вы не знали, что в середине зимы скотина остается без кормов? Или вы надеялись, что скот, подобно медведю, начнет сосать лапу? Или вы ждали, что корма упадут с неба?

— В свое время, еще осенью, на собрании было сказано: сена должно хватить.

— Об этом я уже слышала. Но где же оно? — И она посмотрела на сидевшего перед ней брата. — Жамал, почему у вас не хватило сена, почему твоя ферма осталась без кормов?

Брат говорил обстоятельно, будто давно ожидал этого вопроса. Полученное сено расходуется экономно — ни соломинки не теряется, но каждый год получается вот как: заведующим показывают все сено, которое припасено на зиму, заставляют расписываться за него, а сено не свозят на фермы. Смотришь, через некоторое время — половины его уже нет.

— Куда же оно девается?

— А кто его знает.

— Растаскивают?

— Есть, наверное, и такое.

— Кто? Кто же растаскивает колхозное сено?

— Кто? Люди, конечно.

— А кто эти люди? Наши односельчане? Колхозники? Или соседи? Жамал, ты почему молчишь?

— Если бы я знал, то сказал, но я не знаю.

— Если бы вы следили за этим сеном, как за своим собственным, узнать, кто ворует, было бы нетрудно. Но такой порядок был удобен всем, поэтому никто слова против не говорил все годы. Видимо, и твоя рука прикасалась к этому сену?

Жамал вскочил, точно ужаленный. Бросил ложку на стол. Резко хлопнув дверью, вышел вон.

Отец нахмурился и принялся набивать в трубку табак.

— Зря ты так сказала, Жами. Твой брат скорее руку себе отрубит, чем притронется к чужому добру, — сказал он обиженно.

— Но некоторые не считают зазорным присваивать колхозное сено. Они так рассуждают: мы сено заготавливали, в колхозном стогу есть наша доля — возьмем ее, мы имеем право ее взять. Ведь так рассуждают? Я права?

— Права-то ты права, дочка, но виноват кто, когда перед сенокосом колхозникам говорят: «Заготавливайте сено, а потом вы возьмете себе долю». А закончится сеноуборка — оказывается, сена-то мало, едва хватит для колхоза. И так из года в год. Потому все меньше и меньше народа выходит на сенозаготовку. А луга остаются нескошенными.

— Значит, вас обманывают, а вы, в свою очередь, обманываете колхоз. «Прекрасная» традиция! — саркастически заметила Жамилят. — И ты, отец, считаешь такое положение вещей нормальным?

Отец снова нахмурился, покачал головой: нет, он не считает, что это правильно. Но и правление не право. У колхозников есть свой скот, его кормить надо, без сена он пропадет.

— Значит, по-твоему получается так: пусть колхозная скотина дохнет, лишь бы моя выжила?

Отец снова покачал головой: нет, он никогда так не думал — избавь аллах! — но у каждого своя голова на плечах, и люди думают по-разному и по-разному поступают.

— Тогда откуда у вас сено, да, да, то самое, которое сложено за нашим хлевом?

— Вот эти руки заготовили, — вытянул Хамит свои мозолистые руки перед глазами дочери. Они были в ссадинах, пальцы скрючены, опухли и потрескались; они скрючены от тяжелой работы сызмальства до старости: отец не может их распрямить.

Вздрагивающие рабочие руки отца.

И при взгляде на них у Жамилят навернулись слезы, как она могла так резко разговаривать с ним, упрекать, уличать? Какое у нее право говорить так с человеком, который ее родил и выпестовал? Какая черная неблагодарность с ее стороны!.. И брату она наговорила много резкостей. Тоже уличала. Конечно, надо извиниться. Обязательно, как только тот вернется.

— Прости, отец, я хотела сказать...