Тамада

— Един аллах, дочь моя, — вмешалась в разговор мать. — Если бы ты видела, на каких кручах косил он! Представить страшно! Туда, кроме этих шайтанов — туфов, ни одно живое не полезет. Однажды поесть ему принесла, как глянула, на какой крутизне он косит, — в дрожь меня бросило. Я так за него испугалась, душа в пятки ушла...

И пока мать говорила, Жамилят вспомнила далекое детство, когда отец впервые взял ее с собой на сенокос. Ей тогда было лет семь или восемь, но та сенокосная пора глубоко врезалась в память, оставив светлые воспоминания...

...Они с отцом вышли из дому ни свет ни заря. Нужно было подняться на Белую гору, где предстояло косить. Обычно девочек на сенокос не брали, но отец взял ее, и Жамилят была просто горда. Вставало солнце. И во всем вокруг: в далеком пении петухов, в запахах альпийских лугов, которые доносил легкий прохладный ветерок, в яснеющем и голубеющем небе, — во всем, казалось, была какая-то светлая радость. Внизу остались суетливые овцы и медлительные коровы. Сверху они напоминали букашек. А большой луг на горном склоне — где отец будет косить, весь в цветах. Не луг, а яркий ковер.

«Вжик-вжик, вжик-вжик!» — заговорила коса в руках у отца, и под ее взмахами никнет трава, наполняя воздух пряным до головокружения запахом густых травяных соков. Но что-то черное показывается на скале, совсем рядом. И Жамилят пугается:

— Ой, гляди, что это? Шайтан?

Там, куда показывает она, двурогое существо: точно вросло в скалу, не шелохнется.

— Это тур, — объясняет отец. — Смотри, какие у него красивые рога! Ему никакая крутизна не страшна, по самой отвесной скале пройдет и вниз не сорвется — такой он сильный и ловкий.

А красные маки колышутся на ветру, словно девушки танцуют кафу.

...Голос матери вернул из прошлого:

— На брата своего, Жамала, ты зря так подумала. Отец прав: он скорее руку себе отрубит, чем чужое возьмет. Вместе с отцом они сено косили. И накосили немало — на всю зиму.

Устало откинулась Жамилят на спинку стула:

— Погорячилась я...

И, стараясь быть как можно спокойней, заговорила с отцом. Ведь ему известно, сколько скота в колхозе. А зима в самом разгаре. Не запасти сейчас сено — значит погубить скот. Что делать?

Старый Хамит, раздумывая, почесал щеку потухшей трубкой. Посмотрел на оставшуюся еду на столе и с упреком повернулся к жене:

— Состаровых дочь[17], еда твоя, как ты сама, остыла. Поставь на печь и подогрей.

— Отец, ты меня не слушаешь? Ведь ты весь свой век был скотоводом. Подскажи, как мне быть?

Отец услышал отчаяние в ее голосе, призадумался. Молча снова раскурил трубку. И Жамилят поняла, что ответит он на ее вопрос не прямо, а пойдет кружным путем.

— Жами, — наконец сказал он, — по селу ходят хабары, будто ты достала порядком сена у соседей и в Нальчике. Это вдохновило людей. Они живут надеждой, что дело выправится...

— Но этого сена мало, отец, мало! Если бы колхозники половину своего сена отдали бы колхозу в долг или продали, тогда бы нам хватило. И никакой посторонней помощи больше не нужно было бы.

Вернулся Жамал. Не сказав ни слова, ушел спать.

В задумчивости старый Хамит медленно встал и пересел к печке на низенькую скамейку. Взял дымящуюся головешку, снова прикурил.

Краешком глаза дочь следила за каждым его движением, знала: он не ответит, пока до конца не обдумает все «за» и «против».

Молчание затянулось. И Жамилят не вытерпела:

— Мы завтра созовем стариков, поговорим с ними о сене, а послезавтра проведем собрания в бригадах. Ты должен выступить и сказать всем, что отдашь половину сена колхозу взаймы. В твоей бригаде много наших родичей и соседей, скажи... объясни им... нужно, чтобы они поддержали тебя. Я так надеюсь на тебя, отец, очень надеюсь...

— Состаровых дочь, как ты на это смотришь? — спросил Хамит, пристально взглянув на жену, но по его лицу было видно, что решение он уже принял.

— Я вижу, вы хотите оставить детей без молока. Если не кормить корову, она перестанет доиться. Это и глупому ясно. Чем тогда будем кормить ораву Жамаловых ребятишек? — спросила Хауа и передником вытерла нос.

— Но ведь мы отдаем не все сено, — попыталась успокоить ее дочь.

Ни слова не говоря, Хамит вышел во двор.

Жамилят подошла к окну. Ночь была лунной, и она увидела, как отец ходит вокруг сена, сложенного у хлева. Да, да, он решил отдать половину. Она видела по его глазам, когда он выходил, что решился на это. Сено, вокруг которого он сейчас ходит, раздумывая, стоило ему таких усилий. Но другого выхода нет. Он это знает. Его дочь отвечает за колхозный скот. И он переживает за нее пуще всего на свете. И ее решение считает правильным. А ведь куда иголка — туда и нитка.

И вдруг Жамилят почувствовала смертельную усталость.

Уснула, едва голова коснулась подушки.

А ВЕСНА ИДЕТ...

1