Тамада

Увидав ее, Аслижан тоже не на шутку перепугалась. Но, набравшись храбрости, ступила через порог. Где-то в глубине птичника визжала собачонка. Совсем рядом раздался рев: «Му-у!» Птичница вздрогнула, повернулась, по спине пробежали мурашки. Прямо на нее вразвалку шел большущий медведь. Не помня себя, Аслижан бросилась в комнату, схватила висевшую на стене двустволку и, высунув ее в окно, почти не целясь, спустила курок. Вздрогнули от выстрела стены домика, а во дворе раздался отчаянный крик. И когда рассеялся пороховой дым, подруги увидели медведя, распластавшегося на земле.

Проходивший мимо фермы Харун бросился на выстрел, мигом перепрыгнул плетень и очутился во дворе, посреди которого шевелилась бурая груда: «Медведь!» Но вдруг из шкуры медведя показался голый по пояс человек: стоит на четвереньках, а встать не может.

— Сюда-ааа! — кричит. — Помогите!..

Харун протер глаза: «Да ведь это же Салман!..» И бросился стаскивать с него шкуру. Салман стонал сквозь зубы. Со всех сторон сбегался народ.

На пороге появилась бледная, дрожащая Аслижан. Уставясь на нее мутными глазами, Салман прокричал:

— У-убила-а!

— О аллах! — вскрикнула Аслижан и упала в обморок.

Возле Салмана толпился народ. Шутка сказать, женщина стреляла в медведя, который вдруг оказался Салманом!

— Эта баба вогнала в меня весь заряд дроби, — чертыхался Салман, ощупывая бедра и живот. — Ой-ой-ой, что наделала-а!..

Побежали за милицией.

Аминат отпаивала подругу холодной водой с валерьянкой.

Галдела собравшаяся во дворе толпа:

— Ружье в своего хозяина бахнуло!

— Хорошо, что жаканом не зарядил!

— Хотел стать медведем, а стал раненым петухом...

— Оллахий, медвежья шкура дробью пробита, как сито!

— Да никак Аслижан его мужского достоинства лишила!

Салмана положили на арбу и повезли в больницу. Подъехал милиционер на мотоцикле с коляской. Взял ружье, медвежью шкуру, прихватил обеих птичниц, повез в отделение милиции.

К Харуну подошел водовоз Омар:

— Много повидал на своем веку, но такого еще не видывал. Зачем этому несчастному надо было рядиться медведем, когда он и так всю жизнь был ослом.

Люди начали расходиться. По аулу быстро разлетелась весть о проделке Салмана.

Прослышав о несчастье, которое приключилось с супругом, Толукыз бросила веник из березовых прутьев, которым подметала двор, и ринулась в больницу, причитая по дороге во весь голос:

— Ой, бедная я!.. Кто тебя убил! Пусть у него руки отсохнут! Кто до смертушки тебя довел? Пусть у того двор заполнится плачем! Кто пролил твою кровушку? Пусть у того кровь из жил польется ручьем, и пусть попадет он в могилу!..

Хирург успел уже вынуть дробь из тела раненого и основательно его подлатать.

Увидев распластанного на больничной койке Салмана, ниже пояса по самые колени запеленутого в бинты, Толукыз запричитала еще пуще.

— Чего ты ревешь? Я ведь живой, — бодро сказал он, чтобы успокоить плачущую супругу.

Доктор вышел из палаты. Толукыз уселась на табурет подле мужа, по-прежнему всхлипывая, но уже реже, она начала остывать, как машина, у которой кончилось горючее.

— Ничего опасного нет, Толукыз, ничего опасного. Доктор говорит, дробь недалеко в тело вошла.

— Кто же стрелял в тебя?

Салман не ответил.

— А почему у тебя в этом месте перевязано? — тревога охватила супругу.

Салман молчал.

— О, горе какое!.. — ударилась в плач и запричитала Толукыз. — Чтоб жизнь оборвалась у того, кто это сделал!.. Кто, кто это сделал? Почему он не стрелял в другое место! О аллах, накажи его!..

Вошел доктор и еле-еле уговорил Толукыз уйти из палаты. Но еще долго под окнами больницы слышались ее стенания:

— Чтоб сдох тот, кто навел на нас эту беду!..

Салман лежал пластом, уставясь в потолок, и горько вздыхал. Разве мог предположить он, что шутка выйдет ему боком?

4

Аул Большая Поляна и вправду очень большой. И как в любом большом селении — много разных происшествий случается за день: то теленок с обрыва упал, то два соседских петуха подрались — и один лишился гребня, а значит, угодит теперь в котел, но то, что случилось с Салманом, действительно из ряда вон выходящее происшествие, которое неоднократно обсуждалось и на большом ныгыше, возле магазина, и на малом, что возле кладбища.

День выдался солнечный, и шестеро стариков уже полдня сидят на плоских камнях, покуривают, ведут беседу. Историю с Салманом они уже обсудили во всех деталях, и разговор приутих.

Но вот в переулке, ведущем к ныгышу, показывается Хамзат-эфенди, он степенно бредет, опираясь на палочку, на конце которой поблескивает латунная гильза. При каждом шаге подол его шубы отгибается, обнаруживая курчавую шерсть изнанки. Толстый живот перетянут узким пояском из сыромятной кожи, украшенным вороненым серебром, на голове огромная, как мельничный жернов, черная папаха, изрядно послужившая своему хозяину.

Старики, собравшиеся на ныгыш, заметили его еще издали. И один из них, глядя, как по-старчески медленно плетется Хамзат-эфенди, глубоко вздохнул:

— Эх, старость, старость.