Тамара и Давид

Тамара с грустью выслушала сообщение Чиабера, которое подтверждало ее собственные догадки о заговорщических планах сторонников Абуласана, и с укоризной произнесла:

— Сколько милости было проявлено, сколько благодеяний им было оказано, однако же неверный остается неверным и злоумышленник продолжает замышлять злое. Видно, гнилые корни никогда не дадут здоровых побегов. Прикажи военачальникам, чтобы они строго следили за зачинщиками и не позволяли им собирать свое войско. Затем, прошу тебя, обрати всемерное внимание на нужды народа, чтоб не было в стране нашей недовольных, готовых к мятежу и брани.

— Откуда же быть недовольным при таком милостивом царстве, великодушная царица? — с некоторым удивлением отозвался Чиабер, даже не представлявший себе, чтобы простые люди могли испытывать недовольство. — После недавнего набега турок, — продолжал он, — страна наполнилась пленными, и каждый из горожан, те же ремесленники, могут взять себе их в услужение, что и делается у нас повсеместно. Помимо того, торговые люди пользуются большими льготами со стороны Вашего величества и пребывают в довольстве, — закончил Чиабер, видимо, стремясь успокоить встревоженное чувство царицы и не дать ей возможности думать о нуждах народа.

— О каком довольстве может идти речь? — с внушительной ноткой в голосе произнесла царица. — Разве мне неизвестно, что наши владетельные князья безжалостно расправляются с бедными и не отпускают должников на свободу? Известно, что бедняки нуждаются больше в милосердии, чем справедливости. Посмотри, сколько жалоб, — она указала рукой на свой рабочий столик, — поступает ко мне, жалоб на несправедливости и притеснения. Народ просит у меня защиты. Обидчиков и угнетателей нельзя оставлять без наказания! — Слова царицы прозвучали твердо и решительно и привели в смущение Чиабера. Он даже и подумать не мог о каком-либо наказании владельцев крупных поместий за их действительно жестокое обхождение с подвластными им крестьянами, находя, что такой порядок установлен свыше.

— О, царица! Ваш раб у ног Ваших, не будет навлекать на Вас неприятности, вызывая злобу и вражду среди именитых князей! — Сокрушенно произнес он. — Настанет время, когда они сами смирятся и станут Вашими послушными рабами. Но сейчас нельзя сеять среди них смуту, она будет направлена против Вас и может подорвать величие Вашего царствования!

Тамара смотрела на него пристальным, испытывающим взглядом, как бы стараясь проникнуть в его скрытые мысли.

— Поведай правду, откуда нам грозит опасность, чтобы мы могли достойным образом подготовиться и встретить во всеоружии противника!

— Непристойно докладывать Вашему величеству о неразумии подданных, чьи деяния вызывают скорбь и осуждение, — со вздохом ответил Чиабер. — Даже наш наставник душ, патриарх Микель, не устоял против соблазна. Но да будет ведомо Вашему величеству, что царевич Сослан ненавидим многими за свой горячий нрав и отвагу. Как гром с неба, грянул он, все онемели, потеряли способность говорить, со страхом и трепетом взирают на него, ожидая расправы. Кто из наших князей согласится попасть под его железную пяту? Кто захочет сменить власть легкую на могучую и всесильную, безжалостно сокрушающую всех непослушных и упрямых?!

Смелые и дерзновенные слова Чиабера, который до сих пор не позволял себе открыто беседовать с царицей об опальном царевиче, убедительно показали Тамаре, что ее дальновидный министр предвидел ожесточенное сопротивление сановников, которые могли мириться с щедрой царицей, но никогда не потерпели бы на троне сильного и непоколебимого человека, презиравшего их домогательства к власти.

И впервые после долгих лет молчания Тамара решила начать беседу с Чиабером о событиях, бросивших мрачную тень на все царствование ее отца и заставивших уйти в изгнание Давида Сослана. При дворе обычно никто из приближенных не осмеливался огорчать царицу печальными воспоминаниями, а ее противники не думали проливать свет на это темное дело, которое они сами создали в целях устрашения ненавистного им царевича.

Чиабер удивился, заметив необычное волнение царицы, и с испугом подумал, что она разгневалась на него, но вместо гневного обращения он вдруг услыхал слова тихие, грустные и сердечные:

— Давно мне хотелось спросить тебя о том, что непрестанно мучит мое сердце и не дает мне ни днем, ни ночью покоя. Прошу тебя, раскрой мне истину о смерти Демны. Да не будет лжи в твоих устах и не бойся открыть мне правду! Прошло десять лет, а я не могу забыть тот страшный день, когда разнеслась весть о его гибели. До сего времени нет мира в стране, и царевич Сослан не может снять с себя обвинение, бесчестьем покрывшее его имя.