Тамара и Давид

При общем возбуждении одна только молодая царица сохраняла видимое спокойствие, и не огорчалась ни угрюмым видом патриарха, ни тревогой Чиабера, ни напыщенной важностью Абуласана, и была занята мыслями о том, как лучше украсить древнюю икону Спаса и какому мастеру поручить это дело. Как всегда в парадных случаях, она была одета по-византийски, в пурпуровую царскую мантию, поверх которой спускался нагрудник, унизанный крупным жемчугом, сапфирами, изумрудами и рубинами. На голове у нее была небольшая зубчатая корона, из-под которой спадала на плечи вязаная сетка — вуаль, так называемое риде, самое дорогое и красивое из всех украшений, какие носила царица. Лицо Тамары было прекрасно не только своими правильными и изящными очертаниями, матовой белизной и блестящими черными глазами, оно пленяло и изумляло всех редким сочетанием скромности и величия, выражением ума и доброты, живости и глубокой, вдумчивой серьезности. Тамара имела много поклонников; в нее были влюблены рыцари и поэты, без устали воспевавшие ее красоту, но никто из них не был удостоен ее благосклонности и никто из искателей, именитых женихов, не получил ее согласия.

Тамара обладала большим умом и сильным характером. Она унаследовала от отца умение управлять государством и горячую любовь к своему отечеству. Поставленная в тяжелые жизненные условия, окруженная лицемерными и изощренными в лукавстве врагами, она вынуждена была поступать осторожно и мягко, не раздражая никого и во многом уступая своим противникам. Понимая, что в этой тайной и ожесточенной борьбе с князьями ей необходимо иметь опору и защиту, Тамара неприметно стала приближать к себе способных людей из низших сословий и внушать народу уважение к личным заслугам и стремление к просвещению. Снисходительность и великодушие завоевали ей народную любовь, и она постепенно начала приобретать влияние в делах государства и отражать нападки патриарха и его приверженцев. Тамара обычно с глубоким вниманием относилась к церковной службе, усердно молилась, подавая пример своим подданным, но на этот раз, как заметил Чиабер, она была чем-то озабочена и, видно, с нетерпением ожидала окончания богослужения.

Ее воспитательница Русудан, никогда не отличавшаяся набожностью, была всецело поглощена земными заботами и волнениями, тщательно и аккуратно выслеживала, кто с кем переговаривается, куда направлены взгляды патриарха, как ведут себя молодые рыцари, и особенно ревностно наблюдала за Абуласаном, который был слишком заметен из-за своей высокой фигуры. Тревога Русудан еще более усилилась, когда Абуласан, видимо, что-то услышав или кого-то заметив в толпе, вдруг оглянулся и затем быстро поднялся на клирос, боковой дверью прошел к алтарю с явным намерением передать важное сообщение патриарху. Вслед затем в храме возник неясный шум, который тотчас же сменился тихим, но довольно явственным шепотом, быстро пронесшимся по всем рядам и захватившим общее внимание. Русудан, сгорая от любопытства, невольно обернулась назад, стараясь угадать, что произошло в храме, затем перевела взгляд на алтарь и заметила, что сквозь просветы закрытых дверей чьи-то глаза пристально и жадно всматривались в середину церкви, очевидно, выискивая виновника, посмевшего нарушить порядок и благочиние службы.

Одна царица не проявила любопытства, не выразила желания перекинуться словом с Русудан и узнать причину тревоги, возникшей в храме. Она не сделала ни одного лишнего движения, только чуть ниже наклонила голову, перебирая висевшие на руке четки с нанизанными на них драгоценными камнями.

Между тем внимание всех было направлено в одну сторону. В храме появился витязь-богатырь необычайно могучего телосложения, с красивейшими чертами лица, мрачный и грозный, видимо, глубоко страдающий, но готовый сокрушить каждого, кто посмел бы стать помехой на его пути. Этот печальный исполин был одет в особый костюм, какой носили лица, принадлежавшие к царской фамилии: на нем был темный бархатный кафтан с обтянутой талией, отороченный по швам и на прорехах золотою парчою; на поясе висела сабля, рукоятка которой сверкала золотом и бриллиантами, поверх кафтана была наброшена рыцарская епанча, носившая следы перенесенных им лишений и скитаний. Темно-русые волосы вились по плечам, большие голубые глаза горели огнем от сильного внутреннего напряжения, а бледное лицо с выражением суровости, непреклонной отваги и мужества внушало страх и уважение, заставляя всех невольно расступаться перед ним и провожать его почтительным и удивленным взглядом.