Тамерлан

– Ага! Прекрасно! Спасибо, что сохранил! – Тамерлан принял из рук Искендера склянку с египетской аракой, в которой плавал уже выцветший от спирта язык доносчика Сулейманбека. – Есть древнее монгольское поверье, с помощью которого проверялось, правду говорит человек или лжет. Для этого испытуемый должен съесть язык заклятого клеветника. Если он при этом останется жив и здоров, то, значит, он говорил правду. Если же он на месте скончается в страшных судорогах, значит, врал. Вот в этой склянке язык заклятого клеветника. Уважаемый Мухаммед Аль-Кааги, съешь его, и мы проверим, правду ли ты говорил. Но учти, если ты откажешься от испытания, я прикажу содрать с тебя заживо кожу.

Немного поразмыслив, Мухаммед оцепенело направился к Тамерлану.

– Стойте! – раздался тут голос темника Борондоя. – Подождите! Хазрет, мы живем в просвещенное время. Разве можно доверять древним монгольским предрассудкам, имея под рукой новейшие достижения арабских и персидских ученых? Я хочу засвидетельствовать, что визирь Хуссейн Абу Ахмад действительно виновен в казнокрадстве, но нисколько не виновен в дурных замыслах против вашего величества. И боюсь, что оклеветал его не кто иной, как этот вот самый Мухаммед. У него есть для этого основания. Я видел его сегодня с одной из ваших жен. А именно с Яугуя-агой.

– Ах вот что? И чем же они занимались? – спросил Тамерлан.

– Они шли полуобнявшись.

Повсюду прокатился ропот негодования.

– Это правда, Мухаммед? – спросил хазрет.

– Да, о справедливейший, – ответил Мухаммед. – На празднике у госпожи Севин-бей ваша жена Яугуя-ага захмелела от выпитого вина, ибо доселе никогда его не пробовала. И госпожа Севин-бей попросила меня отвести госпожу Яугуя-ага. Вот и все.

– Ну так ешь скорее язык клеветника, чтобы мы все увидели, что ты честен и не носишь в душе грехов против нашего спокойствия, – приказал Тамерлан с некоторым явным нетерпением, протягивая Мухаммеду склянку с языком азербайджанца.

И Мухаммед Аль-Кааги на сей раз довольно проворно схватил склянку, выудил из нее содержимое и принялся есть с таким видом, будто всю жизнь только и питался сырыми законсервированными в араке человеческими языками, а в последнее время ощущал сильную их нехватку. Когда язык был съеден, Тамерлан осведомился:

– Как ты себя чувствуешь, достопочтенный мой Мухаммед?

– Превосходно, хазрет! – ошалело отвечал Аль-Кааги.

– Может быть, даже лучше, чем раньше?

– Кажется, даже лучше, чем раньше, хазрет.

– Ну, теперь ни у кого не должно быть сомнений в том, что ты – честный человек, а визирь Хуссейн Абу Ахмад – лжец и интриган, не говоря уже о том, что он казнокрад. А ты, Борондой Мирза, напрасно заступаешься за него.

– Как же мне не заступаться, если он мой тесть, – промолвил Борондой.

– Ах да, я и забыл! – Тамерлан стукнул себя левой рукой по лбу. – И что же, ты любишь тестя своего?

– Люблю, хазрет. Он всегда был добр ко мне.

– А знаешь ли ты, сколько украл из казны твой тесть?

– Увы, хазрет, не знаю.

– Так вот, я скажу тебе: восемьсот тысяч серебряных румских безантов[92]. Много или мало?

– Это много, хазрет.

– Ты готов оплатить долг своего тестя?

– Увы, хазрет, у меня нет такой суммы.

– А хотя бы половину?

– Половину, пожалуй, осилю.

– Врешь, Борондой, вы с тестем вдвоем грабили казну, а кроме того, я знаю обо всех твоих аферах с кожей и гисарским шелком. А ведь ты был отличным воином, Борондой, покуда не стал зятем вора. Разговор наш окончен. Эй, повесить обоих. Борондоя кверху ногами, вниз головой, как мы всегда поступали с предателями и расхитителями походной казны.

– Разве мы в походе, хазрет? – отчаянно воскликнул Борондой.

– Я всегда в походе, – отвечал Тамерлан. – Всю мою жизнь. Даже когда я пирую на свадьбе у внука. Выполняйте приказание!

Нукеры схватили осужденных и поволокли к виселице. Визирь громко рыдал, его воинственный зять вел себя достойно, но около самой виселицы вдруг, словно осознав, что происходит, принялся вырываться, но четверо дюжих нукеров заломали его, накинули веревку на ноги, связали руки и живо вздернули вниз головой, плюющегося и рычащего. Еще минута – и рядом с ним взвился, дернулся и затих, качаясь в петле, его тесть, визирь Хуссейн Абу Ахмад, которому еще полчаса тому назад очень многие завидовали в Самарканде, а теперь не завидовал никто.

Как это ни странно, но настроение Тамерлана и впрямь после всего улучшилось, а глядя на своего хазрета, повеселели и его подданные.

– Ты описал мой суд, Искендер? – оглянувшись на своего писаря, спросил Тамерлан.

– Заканчиваю описание, хазрет, – ответил тот, скрипя калямом.

– А здорово я сказал им про волшебные чернила, правда?

– Весьма образно, хазрет.

– То-то же! Ну, осталось только повесить еще одного. Как ты думаешь, Искендер, кого третьего?

– Я теряюсь в догадках, о прибежище справедливости. – Желто-зеленая жуть страха снова стала ползти у мирзы от желудка к горлу.

– А ты, Мухаммед?

– Я тоже, хазрет.

– А я и сам еще не выбрал. Пожалуй что… – Взгляд Тамерлана вновь заскользил по лицам присутствующих. – А-а-а! Драгоценнейший Исмаил-Ходжа Ходженти!