Тамерлан

Лицо названного человека вмиг стало белым, рот раскрылся, руки затряслись.

– Когда ты отправлялся на наш сегодняшний праздник, – продолжал Тамерлан, – ты случайно не вспомнил о тех трех тысячах лошадок, которых я почему-то до сих пор не могу досчитаться?

– Как раз думал… Как раз мечтал, о древо величия и счастья своих подданных! – заблеял Исмаил-Ходжа Ходженти.

– Мечтал? – вскинул брови султан всех султанов. – О чем же ты мечтал, позволь тебя спросить?

– Я мечтал о намеченном мною через две недели дне, когда я взамен тех трех тысяч приведу измерителю вселенной шесть тысяч отборнейших лошадушек, – стараясь улыбаться, отвечал бедняга Исмаил, прекрасно зная, что шансов у него почти никаких, коль уж Тамерлан выудил его из толпы собравшихся и наметил в жертву.

– Ах, ты хотел подарить моему Борак Гурагану[93] шесть тысяч подданных? – усмехнулся Тамерлан. – Ну и развеселил же ты меня! Эй, повесить и этого прохиндея! Беспечный прохвост, он надеялся, что я до конца дней своих буду закрывать глаза на его воровство! И не смей вопить, а не то я и твоего зятя повешу!

Когда весьма удивленное выражение застыло на лице Исмаила-Ходжи Ходженти, вздернутого рядом с болтающимся вниз головой Борондоем, настроение Тамерлана окончательно улучшилось и он сказал, что казни окончены и хорошо бы снова продолжить свадебное пиршество.

Глава 32. Некоторые пояснения

В этот весьма важный для истории день, 14 октября 1404 года, через три дня после описанных казней на свадьбе Тамерланова внука, Мухаммед Аль-Кааги сидел во дворике дворца Баги-Дилгуш и спокойным тоном объяснял послам короля Энрике смысл происходящих событий.

– Правда ли, что весь Самарканд уставлен виселицами? – спросил дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, попивая белое сухое винцо. Магистр богословия, всю жизнь в Испании не пивший вина, уже успел пристраститься к выпивке, прожив всего каких-нибудь полтора месяца при дворе мусульманского владыки.

– Ну, конечно, не весь, – отвечал Мухаммед. – Всего-то три виселицы на базарной площади и четыре на Афрасиабе.

– Да здесь, в орде, еще пять, – сказал дон Гонсалес де Клавихо, который в отличие от дона Альфонсо третий день не прикасался к спиртному, выпросив для этого даже особое разрешение Тамерлана через посредничество Мухаммеда Аль-Кааги. Печень у него распухла, и это уже вызывало серьезные опасения. Индийское снадобье перестало помогать. Опасения вызывал и некоторый сдвиг в психике придворного писателя короля Энрике. Он продолжал уверять, что несколько раз во время грандиозных пьянок у Тамерлана ему являлся призрак славянки Нукниславы, и не исключено, что это знак – несчастная Нукнислава зовет его с того света.

– А мой оруженосец Мигель, – заметил дон Гомес де Саласар, – уверяет, будто на одной из площадей рубят головы и уже построили небольшую крепостицу из одних только голов.

– Выдумки, – махнул рукой Мухаммед. – Да, за прошедшие два дня на новой площади Регистан, выложенной каменными плитами, были обезглавлены две сотни воров и разбойников, которым туда и дорога. И все это, повторяю, входит в комплекс необходимейших мер, предпринимаемых сеньором для обеспечения своего надежного тыла. Поход на Китай, который он намечает начать не позднее зимы, будет долгим и нелегким, сеньор намеревается повести за собой небывалую армию во всей истории человечества – сто туменов, то бишь целый мильон конных и пеших воинов.

– Неужели мильон! – воскликнул дон Гомес.

– Не может быть, – усомнился дон Гонсалес. – Ведь это равняется всему населению Испании! Нет, не могу поверить.

– И тем не менее это так и будет, – спокойно возразил Мухаммед. – Сегодня Тамерлан объявит войну с Китаем, после чего еще две недели будут продолжаться праздники и пиршества. Закончатся они поминальной тризной по всем погибшим в битвах, и затем все разъедутся по своим областям готовить войска к походу, который, я полагаю, начнется никак не позднее начала месяца шабаана, по-вашему это будет примерно начало февраля. К этому времени мощные потоки войск станут вливаться в главный поток, вышедший из Самарканда. На границе с Могулистаном соберется упомянутый мной мильон, он и двинется через Могулистан и Угэдэю по той дороге, которой некогда, двести лет назад, Чингисхан вел своих нойонов из междуречья Онона и Ингоды. А затем, дойдя до Каракорума, Тамерлан низринется на Китай, вновь следуя путем великого Темучина и сына его, Угэдэя, покорившего Китай сто семьдесят лет назад. Спустя сто сорок лет китайцы свергли власть потомков Чингисхана, и вот теперь Тамерлан намеревается ее восстановить. Если ему это удастся, то – горе китайцам! А помешать ему может только внезапная смерть. Все-таки сеньор наш уже давно не молод и очень нездоров.

– Значит, сегодня все это должно начаться? – спросил дон Гонсалес.