Тамерлан (начало пути)

— Удивительно! — говорит Тимур как бы машинально под впечатлением сказанных Джамалем слов. — Хороший ковер радует глаза, но…в него можно и закатать человека…

Джамаль еще пуще взволнован.

71

…На месте сооружения помоста для экзекуций на базарной площади. Некто — посыльный поднимается к рабочим.

— Велено прекратить работы. Все. — говорит он.

— А как изволите поступить с этим? — спрашивает плотник, показывая рукой на недостроенный помост.

— Разобрать! — следует короткий ответ.

Посыльный ступает с помоста, его тотчас же обступает толпа зевак. Тут же — знакомый нам мужчина в тюрбане с книгой подмышкой, Джафари, и мальчик Хафиз.

— Нам послышалось, что вами сказано слово «разобрать». — Мы не ослышались? — остро интересуется человек с книгой подмышкой.

— Нет не ослышались, уважаемый апенди. Я так и сказал: «разобрать»

— Не означает ли это, что казнь отменена? — не унимается человек в тюрбане.

— Именно так. Отменена

— Слышали, казнь отменена, — говорит зевакам Джафари.

«Отменена… отменена…» — разочарованно проносится в толпе зевак. А на помосте в эту минуту происходит вот что. Один из рабочих со словами: «Нам что? Разобрать, так разобрать», — обухом топора выбивает доску, которую второй рабочий складывает у подножья помоста… Поверх этой доски ложится следующая и т. д.

Джафари и мальчик Хафиз идут по безлюдной узкой Самаркандской улочке.

— Мой учитель, позвольте задать вам вопрос? — говорит мальчик Хафиз.

— О, конечно! Конечно!

— Я заметил…

— Что заметил мой сын!

— Я заметил учитель: вы тонко чувствуете прелесть роз, но интересуют вас и мерзости, коими полна суть человека.

— Я понял намек, юноша, — молвил Джафари и после долгого и обоюдного молчания говорит: — Да. Я люблю и топтать грязь, и лицезреть противные человеку вещи… Почему? Отвечаю: только тот, кто познал мерзость, грязь, сможет ощутить тончайшие прелести цветов… У — у — уф!

— Что с вами, учитель?

— Т–с–с! … Я вдыхаю запахи самаркандской розы!

Мальчик Хафиз удивлен. Но вот он, вслед учителю, смотрит на другую сторону улочки. — Там изящно семенит в черном покрывале в противоположную сторону молодая женщина. Почувствовав на себе взгляды незнакомых людей, женщина ускоряет шаг, исчезает за поворотом.

— Ах, какое личико, какие изумительные глазки! А улыбка! А уста!..

— Но…

— Что «но’, юноша?

— Ведь личико, если я не ослеп, было скрыто под покрывалом!

— Разве покрывало помеха для беспокойного зрячего поэта?! Вам юноша, — Джафари ласково треплет мальчика Хафиза по голове, — придется еще немало шлепать по грязи и учить суры божественного Корана. Не бойтесь грязи, юноша, учите суры Корана, Хафиз!

— И тогда я тоже стану видеть невидимое?

— Вы станете поэтом, юноша.

— Я стану поэтом?

— Разве я сказал вам об этом? Ах, да, кажется так и есть — сказал…

72

Резиденцию градоначальника застаем в том же виде, в котором мы ее недавно оставили, т. е. хозяина и посланника наедине (если не считать стоящих у дверей канцеляриста и охранника).

— Это кусок необработанной бирюзы из Бадахшана — дар…

Градоначальник на слове «дар’ осекся — причиной тому шум, громкие голоса людей за дверями. Канцелярист выходит, но тут же, вернувшись, объявляет:

— Человек по имени Чеку доставлен.

Джамаль взмахом руки просит войти в помещение вваливается группа тюремщиков (снова с главой тюрьмы) с Чеку. Последний выглядит печально: взлохмаченный в ссадинах, синяках, в рванной одежде. Увидев Тимура, Чеку несколько озадачен:

— Неужели это вы!? Нет, я не ослеп — это Тимур! Тимур, это я Чеку! Твой сотник!

— Сотник, откуда ты? — спрашивает Тимур строго, но и участливо.

— Как что! Разве не видно по мне, что я только — что побывал в раю!.. Это? — показывает на ссадины. — Малость ушибся… сорвался с райской яблони, ну, и…

— Почему без оружия, сотник? — еще более придав голосу металл, спрашивает Тимур.

— Оружие? Лучше спроси, как я орудовал этим оружием! Их была сотня — не меньше! Сотня шакалов, нас — двое! Двое против сотни — нет, больше сотни жалких шакалов! Я сражался, как лев! Извивался, жалил, как змея! Десять шакалов положил на месте! Но их было больше сотни — что оставалось делать мне, доблестный Тимур! — в своем духе, преувеличив свой подвиг, выпалил Чеку.

— Придержи свой язык! — рявкнул Тимур и, обернувшись к градоначальнику, сказал:

— Властью данной мне эмиром Казанганом, я призываю вас передать в мои руки вот этого… невоздержанного на язык человека… по имени Чеку!

— Отныне он ваш… он свободен, — поспешно соглашается градоначальник.

Тут же с Чеку снимают цепи — он не скрывает (и, не пытается скрыть) своей фонтанирующей радости по этому случаю, едва не подпрыгивает от радости, ловким движением выхватывает из–за пояса главы тюрьмы саблю.

— Извините, уважаемый господин смотритель райского сада, эта… штука принадлежала мне. Видно, она вам приглянулась, но уверяю вас: она вам не к лицу. Я этой штукой отправил в рай и… ад сотни шакалов! Вот она, родимая!

Чеку целует саблю, целует несколько ниже рукоятки — то место, где выгравировано его имя. Затем делает несколько взмахов над головой тюремщика — тот в ужасе, старается присесть, закрыть лицо руками.