Танатос рулит!

«А что, если Хан прав?» — думал NN. Но кто теперь для него Хан? Искаженный отпечаток в памяти, ложный образ, одна подделка из многих. Все мы уже мертвы, а вся эта клоунада — просто слишком долго затухающий шум. Интересно, можно ли забыть или не заметить выстрела в голову? Можно ли убивать себя медленно? Случайно или намеренно очутиться в затерянной или скрытой точке разрушения всех законов и связей, сделаться средоточием смерти, из которого уже ничто не выходит наружу и которое непрерывно поглощает чужие воспоминания? Для любого, кто смотрит извне, он уже давно мертв и стал прахом, но его внутреннее время заторможено, практически остановилось, и в эту личную «черную дыру» он будет падать вечно. Как ни крути, таков и есть «тот свет» — навеки поглощенный, изъятый из мира, в который уже никогда не суждено вернуться. И ведь этот неимоверно растянутый, длящийся бесконечно момент умирания даже не назовешь загробной жизнью. Это было неподвижное движение к недостижимой смерти. Как сказал старик, в одно гребаное утро ты просто перестаешь кому-тосниться. Может, даже самому себе?

Между тем носитель откровения продолжал раздражать его обоняние сложными ароматами мочи, пота, старости и больной плоти. Это невольно наводило на мысли о мясе — разлагающемся так легко и быстро с того самого момента, как только оно лишается опеки неуловимой субстанции, которая и есть жизнь. Семьдесят-восемьдесят килограммов ходячей боли и говорящего страдания непрерывно напоминали о том, что окружали его отнюдь не призраки, а существа, пытающиеся уцелеть, хотя наступил их конец света. Конец их света. И NN показалось, что все не так уж плохо. Уцелеть — в этом был смысл. Он коснулся илистого дна. Оставалось выяснить, можно ли от него оттолкнуться.

— …Так я тебе и сказал, — доносилось до него бормотание слева. — Нашел дурака. Нет, приятель, тут каждый за себя… Пускай уж лучше она рулит… У нее танатоса больше…

NN сообразил, что старик все еще пережевывает его вопрос насчет конечного пункта. Вопрос не то чтобы замысловатый, но не без подвоха. В самом деле, кто же захочет въехать из одного чужого сна прямиком в другой? И кто захочет быть незваным гостем? Пойдем дальше: кто паук и кто муха в этой паутине сновидений?

А кем бы хотел быть ты?

Он закрыл глаза. Тьма под опущенными веками ничем не отличалась от тьмы снаружи. Она так же плодила фантомов, и в ней невозможно было спрятаться. Повсюду роились образы, наделенные остаточным свечением. Где-то когда-то он читал или слышал, что надо избавиться от мыслей и ждать появления голубого пятна. Зачем — он не помнил точно, но пятно означало что-то хорошее. Не исключено, так давала знать о себе Мировая Душа. Протягивала к нему спасительный луч, подавляя слабенькое внутреннее зрение, защищая от вопроса, который он задал себе минуту назад: кем он представляет себя в паутине? Вполне вероятно, что его место определяется глубинным, сокровенным, тайным желанием, неотключаемой программой…

От этих сложных и безрадостных размышлений его отвлек новый звук — пискнул какой-то сигнал, и на лобовом стекле «туарега» возникла схема, состоявшая из зыбких зеленоватых линий. Она напоминала дерево или, может быть, фотографию речного русла с притоками, сделанную из космоса. Изображение было полупрозрачным и не скрывало ни стекавших по стеклу струй дождя, ни розового огонька, вспыхивавшего сквозь «крону».

NN сидел справа и видел это в другом ракурсе, нежели Алиса. Ему пришлось бы придвинуться к старику вплотную, чтобы увидеть схему под тем же углом, под каким видела ее девушка. Он не стал этого делать, но не сомневался, что «мигающая лампа» уводит куда-то далеко в сторону от зеленых «путей» на призрачной карте.

24

И очень скоро ему стало ясно, что Алиса больше не следует за ней. Старик тоже заметил это и не на шутку забеспокоился:

— Эй! Ты куда? С ума сошла, что ли?

— Угомонись, — процедила Алиса сквозь зубы. — Надо кое-кого забрать. Это быстро. А еще раз гавкнешь — высажу.

«Правильно, так его, мудака», — мысленно одобрил NN и тут же запрезирал себя за холуйство. Старик, по крайней мере, высказывался вслух. Стало совсем тоскливо. Настолько, что стянуло кожу на лице. Пепел самоуничижения — плохое удобрение.

Хорошо, хоть Алиса не обманула. Не успело сердце отстучать и десяти тактов своей депрессивной мелодии, как в лучах фар появился потенциальный пассажир. Вернее, даже двое, но один не подавал признаков жизни. Бритоголовое существо в джинсах, куртке и сапогах лежало возле перевернувшегося кверху колесами автомобиля. Тут же, прислонившись к помятому корпусу и, по-видимому, совсем не опасаясь возгорания, стоял холеный молодой человек в вечернем костюме и вертел вокруг пальца брелок на цепочке. Выглядел он совершенно спокойным и даже умиротворенным, несмотря на дождь, рассеченный лоб и разорванный пиджак. Рана уже не кровоточила, а густые черные волосы красавчика находились в таком неестественном порядке, словно он только что вышел из парикмахерского салона, где его заодно и побрили.