Танец бабочки-королек

Часовой на этот раз не прошёл к крыльцу, чтобы, как он это уже не раз делал, присесть там, на широкой, разметённой от снега лавочке, и скоротать минутку своего несладкого дежурства. Видимо, всё же что-то почувствовал или услышал скрип снега. Он вернулся, осторожно выглянул из-за кузова грузовика. Винтовка с примкнутым штыком – на руке. Вот тебе и ловкачи, вот тебе и специалисты-разведчики, захолодело, заколыхалось в груди у старшины. Видать, где-то неосторожно шумнули, обломы чёртовы. Поднимет сейчас часовой стрельбу, выскочат из всех домов немцы, и унесём ли мы отсюда ноги сами? И старшина почувствовал, как спазма начала прихватывать горло. Он приготовил винтовку. Но лейтенант сунул ему кулаком в бок.

И в это время немец охнул, выронил винтовку и повалился за снежный отвал.

Через минуту разведчики пробежали мимо, уже волоча на себе связанного немца, который только что расхаживал возле машин. Во рту его торчал кляп.

Да нет, подумал старшина уважительно, ребята-то, видать, всё же ловкие. Вон как схватили и поволокли! Как волки овечку из стада.

Они полежали ещё несколько минут. Лейтенант подал знак к отходу, и старшина, часто оглядываясь, побежал вниз, к баням, где стояли их лыжи и где копошились с пленным немцем разведчики.

Они молча застегнули крепления. Разведчики взвалили на плечи немца и пошли по ручью вниз, держась прежней лыжни.

Лейтенант с разведчиками и пленным немцем уходили к лесу. А старшина обогнул деревню с другой стороны и вышел к овинам, где тем временем дежурило с винтовками наготове его войско. Лейтенант приказал не уходить ещё полчаса. И только через полчаса – за ними следом, по тому же маршруту.

Но не прошло и пятнадцати минут, как в центре деревни грохнул выстрел.

– Всё, старшина, тревога, – испуганно сказал миномётчик. – Сейчас и по нашу душу придут.

– Товсь! – скомандовал Нелюбин негромко. – Стрелять только по моему приказанию!

– А может, пока не поздно, отойдём? – шепнул бронебойщик.

– Надо уходить, – заговорили другие.

– Наши уже далеко. Чего тут ждать?

– Перебьют ведь.

– Старшина, не губи нас…

– А то и самих прихватят.

А ведь точно, прихватят, подумал старшина. И сказал:

– Слушай мою команду: со мною остаются бронебойщик и ты, Ломакин. Остальные – по старой лыжне к лесу. Ждать нас возле леса. Старший ты, Буркин. Если что, отходите и действуйте самостоятельно.

Бойцы вскочили, пристегнули лыжи и ходко пошли прочь.

Тем временем в деревне поднялся настоящий переполох. Сейчас найдут наш след и через пять минут будут здесь, лихорадочно соображал старшина, пытаясь найти хоть какой-то выход из того, что произошло и что грозило худшим, если сейчас он не предпримет что-то решительное, что повернёт все события, и его судьбу тоже, в совершенно иное, благополучное русло. Но приказ лейтенанта его пригвоздил к земле, к этой позиции, которую предстояло удерживать ещё минут десять, не меньше. И вот прошли и пять, и десять минут. А немцы из-под горки, откуда выходил след, не появлялись.

Появились они с другой стороны, от крайних дворов, где стоял ещё один их пост. Возможно, часовой заметил движение в поле, когда часть заслона отходила к лесу.

– К бою! – скомандовал старшина.

Полчаса, которые давал им лейтенант Берестов, должно быть, уже прошли. Но вставать и отходить на виду у немцев было уже поздно. Эх, минут бы семь-восемь назад… Поздно…

Глава семнадцатая

В такие ясные ночи Воронцов с дедом Евсеем ходил по насту караулить в колхозном саду зайцев. Зайцы прибегали из лесу объедать молодую поросль прививок, обгрызали трёхгодовалые яблони так, что на них живого места не оставалось, и весной изувеченные деревца засыхали. Вот и нанимал председатель деда Евсея караулить сад.

Но до заячьих ночей было ещё далеко. Наст в поле, а тем более в лесу, не намёрз. Намерзал он обычно после первой оттепели, когда снег влажнел сантиметров на десять в глубину и хорошенько садился. Но оттепелей пока не случалось. Пора оттепелей была ещё впереди.

Воронцов выехал к деревне по дороге. Чтобы в случае, если немцы или казаки здесь выставили пост, его в первые минуты приняли за кого-то из деревенских, припозднившихся на вырубках. Он ровно, придерживая определённый темп, скользил по санному следу и слушал ночь. Мороз прижимал. Драл ноздри, проникал под шинель. На прудах с упругим треском лопался промёрзший лёд. В морозном воздухе отчётливо слышалось каждое движение. Скрипнул колодезный валёк на той стороне пруда, звякнул дверной пробой. Прудки запирались на ночь. От всякой напасти, от лихого человека. Тягучий шорох и повизгивание его охотничьих лыж тоже конечно же слышала сейчас вся деревня. И Воронцов надеялся лишь на то, что с улицы сейчас все ушли в дома, сидели в темноте возле печей, в которых жарко горели берёзовые поленья, и прислушивались к другим звукам – к гулу канонады – или уже спали в тёплых постелях, погасив лучины и керосиновые лампы. Молили Бога, чтобы и завтрашний день был не хуже того, который уже благополучно миновал.