Танец Лиса

Он знакомо завозился, и из-за полога выкатился Лис. Сделав первые неуверенные шаги, освоился с новой личиной и радостно заскакал вокруг одевающейся Илан.

— Уймись, телёнок! — с притворной строгостью вскричала та. — Избу разнесёшь!

Лис звонко тявкнул и прижался к её ногам. Илан рассмеялась и наклонилась погладить.

— Лисёныш ты мой родной, — прошептала она и добавила на чужом, полузабытом, должно быть, языке. — Ма ниэлэ, мой родной…

Когда Илан выпрямилась, Крому почудился в её глазах блеск непролитых слезинок. Однако голос по-прежнему лихо взлетал перекатами горного ручейка.

— Будем прощаться, гость полесский?

Кром поднялся и хотел поклониться, но Илан удержала, лишь чуть пригнула ему голову; мягкие губы тронули его лоб благословляющим поцелуем.

— Будь здоров, сынок.

Он слышал, как она весело выговаривает что-то Лису, как стучит лыжами в сенях. Радоваться бы, что у Ригеля такая мать, но на сердце было тяжело. Как же неправильно это: идти больше суток, тайком от мужа, чтобы побыть хоть немного с сыном, и опять оставлять его, раз за разом. Слёзы, наверно, застыли в её глазах навсегда.

На ночь Кром, как обычно, оставил лучину зажжённой, а спать пошёл на лавку — неудобно показалось занимать кровать, когда она ещё хранит тепло матери Ригеля. Тот вернулся под утро и сразу, не умываясь, залез к нему.

— Совсем замёрз, — Кром повернулся и обнял его. Ригель промолчал, только прильнул к нему, прижимая к ногам холодные ступни.

— Проводил?

Кивок.

Кром вдруг почуял, что он устал, очень устал. А ещё перед глазами встало их с матерью прощание: она уходит к темнеющим вдали избам, Лис смотрит вслед, долго, а потом отворачивается и бежит обратно, в бесприютную ночную синь.

— Помнишь, я тебе говорил, что Лис легко забывает человечью жизнь?

— Помню.

— Бывает, хочется остаться, не перекидываться. У Лиса ведь всё просто. Побегал, поспал. Мышь поймал — вкусно, — Ригель криво улыбнулся. — Так легко.

— А как же она?

— К ней и возвращаюсь, — он вздохнул. — Но иной раз накатит, хоть вой.

— Лисы не умеют выть, они тявкают, — неуклюже пошутил Кром.

— Люди зато умеют, — вполголоса пробормотал Ригель.

Крому показалось, что он задохнётся, если не развеет хоть чуть тяжкую горечь, сдавившую горло после этих ригелевых слов. И он стал говорить. О матери — красавица, говорят, была. Об отце, что был первым запевалой в Полесье, за то его Словишей(6) прозвали; о том, как он добыл себе невесту, — почти сутки пел у её окошка, никто прогнать не смог; а без неё не пел, больше ни разу. Рассказал, как отец умирал на его руках; бабка бы вылечила, а он, Кром, не смог. Отец жалел, что не взял другую жену («Не привык ты у меня в семье жить, чего доброго, так бирюком и останешься…»). Ещё рассказал об избе, которая строилась на большую семью, а ныне стояла пустой и холодной. Ригель лежал тихо-тихо. Казалось, заснул, но когда он замолчал, тот завозился и улёгся так, что голова Крома оказалась у него на плече.

— Спи, — сказал Ригель. — Спи.

(1) — "кром" значит "крепость"

(2) — изначально слово писалось через "о"

(3) — март

(4) — по привычке погуглила выдуманное имя: "В русском фольклоре лесной дух, получивший, прозвище от слова «елань» — поляна в лесу. Иных характеристик персонажа не сохранилось". Т.к. нечисть неопасная и редкая, то имя оставлю, очень уж по-славянски звучит)

(5) — муж/хозяин

(6) — "соловей"

Глава 10

Наутро Крому было неловко за то, что наговорил накануне. Зачем вывалил всё на Ригеля, непонятно. Тому и своих горестей хватает. Он попытался сказать об этом, но Ригель отмахнулся и перевёл на другое. Разговоры он теперь затевал самые разные.

— Когда черёмуха зацветает, знаешь, почему холод настаёт? — спросил как-то. Кром знал баснь про это, но решил послушать и Ригеля.

— Почему?

— Однажды один загорский парень решил жениться. Звали его Ольша, жил он небогато…

Всё так, думал Кром, только не ваш Ольша, а наш Белослав. В остальном же было похоже, один к одному. Он сказал об этом Ригелю, тот осердился.

— Это наша баснь!

— Нет, наша.

— Нет! Нет!

Ни один не уступал, и они затеяли весёлую возню, покуда Ригель не запросил пощады. Мир скрепили поцелуем, всё равно дело шло к вечеру; потом долго не засыпали, гадали, почему так схожи басни, которые пересказывают в разных весях.

Другой раз спорили об охоте.

— Рыбу. Рыбу надо класть.

— Да как рыбу, если мясо? Всегда на приваду баранину беру.

— Ну и дурак. Мясо можно миновать, а рыбу не обойдёшь. Она на весь лес пахнет.

— Почему тогда охотники говорят…

— Ты кому больше веришь, каким-то там охотникам или мне?!

— Тебе, тебе…

Днём солнышко выглядывало из-за туч всё чаще. На взгорках снег отступил, в воздухе запахло прелыми прошлогодними травами. Лёд на Неряди напитался водой, стал совсем синий. И как-то в конце Зимобора пошёл дождь. Был он нудный, серенький, но сразу становилось ясно, что не пощадит, сожрёт остатки ноздреватого снега, смоет с земли изношенный зимний покров.

В один из этих дождливых дней Ригель сел на лавку и завёл совсем уж странный разговор.

— Вот говорят: правда богов. А какая она?