Танец Лиса

Потом они молча лежали на лавке, и солнце ласково стирало испарину с их тел. За окном заливалась горластая птаха, закликала весну. По всей земле неслась её песнь о том, что ещё одна зима без остатка растворилась в ликующей живе(2).

* * *

С того дня Ригель зачудил. Он то молчал как рыба, то болтал без умолку; то набрасывался на Крома с мелочными придирками, то ластился, точно соскучившийся кот. Кром терпеливо сносил всё. Ему и самому было неспокойно. Тёплый ветер приносил запахи молодых трав и цветов, напоминая, что в лесу уже просохло, можно отправляться в путь. Ночами снилась родная изба — брошенная, с заколоченными окнами, и утром Кром бывал особенно мрачен. А Ригель тогда просто сидел и следил, как он хозяйничает, и невозможно было прочесть по его лицу, о чём он думает.

Как-то Кром проснулся от зябкого сквозняка и непривычных звуков. Он поднялся и заморгал, не веря своим глазам: Ригель стоял в луже мыльной воды — он так убирался, и пел. Когда-то ему явно прошёлся по ушам медведь, песню было не узнать. Но Ригеля это не смущало, он размахивал тряпкой и знай себе горланил:

[i]Как по речке, реченьке глубокой

Лодочка плывёт…[/i]

Дверь была распахнута, по избе гулял шаловливый ветерок. Кром усмехнулся и тоже затянул толстым неверным голосом:

[i]А на берегу, берегу высоком

Девица поёт…[/i]

По мнению Крома, любой песенник их бы задушил за такое глумление над «Лодочкой». Но они продолжали орать — кто в лес, кто по дрова. В конце взвыли так, что Кром упал на подушки и зашёлся от хохота.

— Чего ржёшь, мерин беловолосый? — неласково спросил Ригель. — Али овса не насыпали?

— Кто мерин, я?! — возмутился Кром и, увернувшись от мокрой тряпки, затащил его за полог.

После всего Ригель опёрся острым подбородком ему на грудь и долго смотрел в лицо. Наконец спросил:

— Уйти нацелился?

Кром промолчал. И так было ясно, что дольше он оставаться не мог. В Полесье ждал дом, дела, люди. Ждала прежняя жизнь, размеренная и привычная, жизнь, которую он вёл двадцать пять лет. Ригель вздохнул и спрыгнул с кровати.

— Я сейчас убегу, могу задержаться. Дождёшься?

— Ладно. А куда ты…

— Дождись обязательно, — повторил тот и нырнул в сени.

— Эй, ты куда собрался?

Кром, пытаясь на ходу натянуть штаны, метнулся было за ним, но в сенях уже было пусто. Он постоял немного, а потом вернулся в избу. Уборку надо было закончить.

К вечеру отмытая изба сверкала чистотой. Кром подлатал свой заплечный мешок, уложил пожитки, сплёл завязки для лыж — чтоб за спиной понести. Ригель в ночь не вернулся.

Не было его и на следующий день. Кром расхаживал по избе, думал, куда это его понесло. Под вечер сделалось совсем тоскливо. На глаза попалась реза, которую он сам и начал, как пришёл. Он посчитал дни-чёрточки. Выходило, скоро Огнебога день(3). А там и Лельник(4) не за горами. На холме поставят скамью и усадят на неё самую красивую девушку, Лель. Прошлый год там Вариша сиживала, и позапрошлый. Да и в этом, наверно, она будет хороводящим подругам венки плести. Ну куда же Ригель-то запропастился?

Он вернулся на третий день, вечером. Кром налетел было с расспросами, но у Ригеля был такой замученный вид, что он отступил.

— Не ушёл покуда? Хорошо, это хорошо, — Ригель похромал в прилуб, умыться. Кром проследил за ним взглядом и ахнул: на половицах оставались кровавые мазки.

— Ты что сделал?!

— Где? — глухо пробубнил Ригель в утиральник. — А. Это я просто лапы… ноги стёр.

Кром, ругаясь, усадил его на лавку; стал промывать ступни и натирать заживляющей мазью. Ригель морщился и объяснял:

— На взгорьях снег ещё не сошёл. Наст острый, лапы режет.

— Чего тебя на взгорье понесло?

Ригель промолчал. Когда Кром закончил перевязывать ему ноги и поднялся, он притянул его к себе и уткнулся лбом в живот.

— Ты… чего? — тот опешил. Ригель помотал головой и поднял глаза.

— Поспишь со мной?

Ложиться было ещё рано, но Кром кивнул.

— Лучину оставить?

— Как хочешь.

Они легли, как обычно: Ригель у стены. Некоторое время Кром смотрел на его осунувшееся лицо в рассеянном свете лучины, а потом заснул, сразу и крепко, словно сам мотался почти три дня по заледенелым взгорьям.

Проснулся он задолго до рассвета; Ригель уже был на ногах и собирал на стол. Пока они ели, Крому всё чудилось, что это продолжение мутного сна, о котором понимаешь, что это не наяву, а пробудиться не можешь. Но вот окоём разгорелся зарёй. Пора идти. Он стал собираться, Ригель помогал, и они мешались, натыкались друг на друга, роняли вещи. И не смотрели в глаза. Кром закинул за спину мешок, встал на пороге.

— Ну…

— Я провожу.

Они пошли вдоль крутого берега, за укрывающий избу склон, к роще, где зимой один Охотник подстрелил всё-таки хитрого Лиса. Ригель остановился. Кром обернулся к нему — следовало бы поблагодарить за кров и приют, но встретил его взгляд и опять ничего не смог сказать, просто стоял и смотрел. Рассвет зажёг в тёпло-карих зрачках золотистые искры, Ригель прищурился и улыбнулся Крому.

— Хорошей дороги.

— Да, я… спасибо тебе, — тот наконец отмер. Ригель махнул рукой.

— Не на чем. Ступай с миром.