Танец меча

— С мертвяками? — не удержался Буслаев.

— С некромагами. Просто у нас она более сгу­щенная… Короче, запоминай; два некромага силь­нее восьми джиннов, но четыре джинна сильнее шести некромагов. Семь некромагов сильнее трид­цати джиннов, но слабее двадцати девяти джиннов и одной бешеной бабочки.

У Мефа извилины завязались морским узлом.

— Кувшин у тебя? — спросил Багров. Мефодий повернулся к нему спиной, и Матвей

вытащил у него из рюкзака кувшин. Багров со зна­нием дела оглядел его, потрогал пальцем ровный срез горлышка, хмыкнул и сунул под куртку. Потом подошел к урне и, наклонившись, стал в ней рыться, не проявляя ни малейшей брезгливости.

— Что ты ищешь?

— Уже ничего! — Багров сунул что-то в карман.

Потом взялся за ручки Иркиной коляски и по­вез к подъезду. Ирка хотела упрямо сказать «сама», но смирилась и позволила себя катить. Ступеньки у подъезда были высокие.

Дафна смотрела, как Багров и Меф втаскивают тяжелую коляску на крыльцо. Как Ирка держится за обода, как незаметно морщится, когда ей нужно по­вернуться. Как она, точно что-то постороннее и не­приятное, подвигает под пледом ноги.

Смотрела и, не отдавая себе отчет, что делает, царапала в кармане ногтем лист пригласительного дерева…

Глава 16. Добрая злюка

Разве может быть повелителем вселенной тот, кто ночью, присе­дая, бежит к холодильнику? Значит, действительный повелитель вселен­ной — холодильник.

Улита

Неизрасходованные силы мгновенно обращают­ся на самоуничтожение. Женщине с большой энер­гией нужен колоссальный объем работ и десять мла­денцев впридачу, или собственное тело разнесет ее вдребезги. Работай леди Макбет на отгрузке готовой продукции на заводе бетоноизделий, у нее не оста­лось бы времени заниматься ерундой.

Бывшая секретарша мрака маялась. Без эйдоса ей жилось приятнее ипроще. Она знала, что может сделать любую глупость — и хуже все равно уже не будет, потому что она бездушная ведьма. А тут… В об­щем, бедную Улиту жгло, как жжет пьющего челове­ка только что полученная зарплата.

Не зная, куда себя деть, Улита попыталась поссо­риться с Эссиорхом. Тот против ссоры не возражал, но попросил перенести ее на вечер, когда у него появится время. Улита же ждать не хотела.

Насадив на четыре ножки табурета лучшую картину Эссиорха («Очень кстати! Я давно собирался ее переделать, да все руки не доходили!» — благодарно сказал он), Улита умчалась из квартиры. Она начала носиться по магазинам и скупила чуть ли не все бу­тики и антикварные лавки на Тверской, везде рас­платившись одним и тем же конфетным фантиком.

На Моховой, у Манежа, к ней стали приставать комиссионеры. Не те старенькие, что помнили ее вминающую носы руку, а нового набора. Перешвы­ряв в комиссионеров все купленное в бутиках, Улита внезапно успокоилась. Поймала за бампер такси, на краткий момент оторвав задние колеса от земли, и, плюхнувшись на сиденье рядом с шофером, томно велела везти себя куда-нибудь. Водитель, образцо­вый семьянин, отработавший в таксопарке тридцать два года и имевший двух внуков, понял ее превратно.

— Выходьте, дамочка! — сказал он сурово. Улита посмотрела в зеркальце со своей стороны.

К ней толпой бежали суккубы, одетые в те тряпоч­ки, что она швыряла в комиссионеров. Эти сволочи всегда улавливают момент, когда человек в раздрае.

— Сосредоточьтесь! Вы нужны родине! — сказа­ла Улита так сурово и сухо, что у водителя вытяну­лось лицо. В сидящей рядом с ним девушке он уви­дел кумира своей юности — революционерку Клару Цеткин.

Тут же, не давая таксисту опомниться, неожидан­но даже для себя, Улита назвала адрес в Подмоско­вье, где в деревне жила девушка Эди — Аня. Почему Аня? Этого Улита не знала и сама, но долго колебать­ся было не в ее правилах.

Ехать было далеко. Образцовый семьянин за­колебался, но три фантика от карамелек и щедро, с барского плеча, добавленная к ним фольга от шо­коладки решили дело. Съехав с шоссе, они долго та­щились по насыпной дороге с бездонными ваннами луж. Машина, осторожничая, совалась в них носом. От радиатора валил пар.

Деревенька была подмосковная, почти потем­кинская. В двадцати домах жили дачники, приезжав­шие на лето. Один дом продавался. Один был после пожара. От него осталась только стена с окном. На окне болталась закушенная форточкой синяя зана­веска. В остальных восемнадцати домах жили дере­венские.

Как во всякой географической единице, были тут своя продавщица, свои старушки-веселушки, свой предприимчивый мужик с трактором и теля­тами, свой пьяница, таскавший с заборов сохнущие сапоги и молочные банки (в деревне это называлось «Колян прошел»); своя конторщица, она же бухгал­терша, она же главная по всем делам, требующим вмешательства ручки и бумаги.

И была Аня. Вне правил. Не городская уже, но и не деревенская.

Улита встретила ее на огороде, в резиновых са­погах и ватнике. Аня гонялась за соседской курицей. Хитрая птица удирала короткими перелетками, пет­ляя между яблонями.