Танец на крыльях

Но терпение мое не безгранично. Меня можно истязать тренировками и побоями, морить голодом, выносить мне мозг непосильной учебной программой. Но меня больше нельзя сдернуть с кровати за волосы, невозможно поставить добровольно на колени. И меня никто не может заставить раздеться, пока я сама этого не захочу.

— Заплыв сегодня отменяется, Мастер, — я широко ему улыбаюсь, — погода не благоволит.

— Ты, поганый обрубок песьего хвоста, — прошипел Хенг, опуская руку с зажатой в ней рукояткой плети.

Что ж, Хенг не глупый, и тоже понял, что своей плеткой он теперь может разве что бакланов погонять. Ведь у старого Мастера нет полномочий воспитывать местных жителей, а ему, наверное, так хочется… И других учеников у него тоже не было — идиотов больше не нашлось.

— Да пошел ты, собачий хрен! — я намеренно его провоцирую, нащупывая границы терпения и полномочий своего мучителя.

Смотрю ему прямо в глаза… И зря — реакция последовала незамедлительно. Взгляд Хенга мгновенно изменился и поймал меня в плен. Я осознала, что произошло, но была уже не в состоянии разорвать зрительный контакт. Я слишком ослабла за последние месяцы, и подобные игры стали мне не по силам.

— Раздевайся, — звучит жесткий приказ.

От моих попыток сопротивляться подчинению голова взорвалась болью, а в глазах потемнело.

*****

Пальцы ног онемели от холода. Вода в ручье еще минуту назад закрывала мои ноги по щиколотки, а теперь подступает к коленям. Не понимаю, откуда взялось столько воды. Она бурлит и продолжает подниматься, заковывая мое тело в ледяной плен. Когда клокочущий ручей подступает к моей груди, он перестает быть прозрачным — вода темнеет и кристаллизуется. Мне трудно дышать и невозможно пошевелиться. Черная вода преобразовалась в толстый пласт льда и сдавила мою шею.

Вокруг темно и только два ярких огонька приближаются во мраке. Ужас затопил мой разум, когда в огоньках я узнала глаза Хенга. Мне не видны очертания его тела, лишь два огненных глаза, но я знаю этот взгляд и понимаю, что это конец. Затылок пронзает острая боль, прежде чем ослепительное пламя вырывается из страшных глаз.

В ярком свете огня я вижу Доминика. Он зовет меня и протягивает руки, но пламя, уже охватившее мое тело, не позволяет ко мне прикоснуться. Огненные искры касаются пальцев Ника и плавят, как воск, живую плоть. Огонь распространяется по его телу, и Доминик страшно кричит. Но я сама уже горящий факел и не смогу ему помочь.

Кажется, я горю целую вечность и надорвала горло в беззвучном крике. У меня нет больше голоса, нет зрения и слуха. Есть только всепоглощающая боль, не утихающая в смертоносном пламени. Почему я до сих пор ее чувствую? Или это только начало ада?

— Вишенка, маленькая моя, — прохладные нежные руки касаются моего лба, гладят по лицу.

— Мама? — мое удивление смешивается с паникой — мамочке не место в этом адском кошмаре.

— Тихо, моя девочка. Ты измучилась, устала, я тебя убаюкаю.

Мамины руки обнимают меня, и я с удивлением осознаю, что боли больше нет.

— Где же ты была так долго, мамочка? — Слезы заполняют мою грудь, сдавливают горло, но не могут прорваться сквозь ледяной заслон. Я вспоминаю, что больше не плачу.

Мама осторожно гладит меня по голове, укачивает и шепчет ласковые слова. А когда разжимает объятия — мне становится неуютно и холодно.

— Не уходи, пожалуйста, — я протягиваю к ней руки, — я хочу с тобой, мама.

— Со мной тебе нельзя, Вишенка, ты ведь не оставишь своего малыша. Тебе просто надо отдохнуть, закрывай глазки и спи, а я спою тебе как раньше.

 Тихо и печально звучит колыбельная. Мамочкин голос постепенно удаляется и уже едва слышен.

— Мама, мамочка, не бросай меня! — я не могу потерять ее снова!..

Внутри меня словно плотину прорывает, и поток слез уже не сдержать. Мама опять от меня ушла и даже не узнала, что Реми со мной больше нет. И что я бесконечно одинока и несчастна. Из глаз вырываются слезы, я плачу навзрыд, надрывая легкие, сердце, горло… Внутри трещат и взрываются невидимые барьеры, обнажая боль, все мои страхи и возвращая меня к свету.

Неожиданно в мой потерянный мир врываются громкий щебет птиц, дуновение свежего ветра и чей-то тревожный голос. Он мне знаком и не кажется опасным. В этом голосе я слышу спасение и тянусь за ним.

9.1 Шанхай

Шанхай

2007

— Тихо-тихо, успокойся, моя девочка, все уже хорошо, все позади, — шершавая ладонь гладит меня по щеке.

Яркий свет ослепляет, когда я пытаюсь открыть глаза.

— Диана, возвращайся, тебя больше никто не обидит, — этот голос никогда прежде не был таким ласковым.

С третьей попытки я все же открываю глаза. Свет не такой уж яркий, и ветерок настоящий, приятный, и где-то рядом щебечут птицы… как летом. Я жива.

Передо мной встревоженное лицо Жака. Таким я его никогда еще не видела — он осунулся и оброс густой щетиной. Вид у мужчины уставший, но он улыбается.

— Жак, — произношу сипло и сдавленно. Хочу приподнять руку, чтобы дотронуться до его щетины.

— Тихо, не поднимай руку, — Жак придерживает широкой ладонью мое запястье.