Танец Огня.

— Послушай, Лора, чего ты от меня хочешь, скажи честно? — резко спросил Максим.

Лора опять задумалась. Чего она от него хочет? Хочет, чтобы он признался ей в любви, на которую постоянно намекает. Вдруг от этих слов она сможет стать такой же счастливой, как Таня Николина. Конечно, Макс намного старше ее, а потому может не дождаться, пока она наконец дорастет до совершеннолетия, но… Словом, надо все же развести его на любовное признание. А там, может, и до поцелуев дело дойдет. Небось двадцатилетний Тахтаев получше целуется, чем какой-то там интернатский Валера Шкаф или даже сам Егор Майоров. Может, поцелуи-то как-то смирят Макса с долгим ожиданием?

— В общем, так! Заезжай за мной через полчаса! — начала она командирским тоном, но, взглянув на собственный красный нос в карманное зеркальце, уточнила: — Нет! Лучше минут через сорок! Мне надо с тобой поговорить! По телефону не хочу! Не то! Надо с глазу на глаз!

Разумеется, Тахтаев согласился.

Лора вдевала в уши серьги, когда в квартиру буквально ворвалась мама, а за ней — отец.

— Доченька! Почему ты мне ничего не сказала?! — крикнула Антонина Борисовна, остановившись в дверях. Ее помада была смазана, волосы растрепаны. Плащ, застегнутый неправильно, смешно топорщился на груди.

У Лоры упало сердце. Похоже, родители наконец о чем-то узнали. Это когда-то должно было произойти, вот и произошло. Ничего удивительного нет. Нашелся конец лживо вьющейся веревочки. Эх, надо было лучше самой обо всем рассказать, ну да уж что теперь…

— О чем ты, мама? — Лора спросила это самым невинным тоном. Она могла позволить себе невинность, поскольку на самом деле не представляла, что узнали родители. Алле Константиновне, преподавательнице хореографии, Лора так и не позвонила, а потому та, исходя из договоренности, не могла бы ее выдать. С Галиной Федоровной, учительницей вокала, Лора усиленно занималась. Они вовсю готовили новую программу, а дома для конспирации все еще периодически продолжал звучать несчастный «Соловей».

— Как это о чем? Мы с папой в фойе театра столкнулись с Аллой Константиновной! Я хотела ей сразу заплатить за следующий месяц, раз уж мы так удачно встретились… не надо через весь город ехать… а она… — Антонина Борисовна запнулась, нервно и очень некрасиво дернула шеей, зачем-то вытащила из кармана плаща и надела на одну руку перчатку, потом снова сняла ее и продолжила: — А она вдруг начала говорить мне такое… Я, конечно же, ей не поверила… Я ей так и сказала: «Алла Константиновна! Вам просто надо освободить место для какой-то другой, более выгодной ученицы!» Вот и папа подтвердит, что она сразу покраснела, потому что я ее раскусила! Но ты не волнуйся, Лорочка! Мы найдем другого педагога! Еще лучше этой Аллы Константиновны!! Слишком много она о себе думает! Зря ты мне не сказала, что уже не ходишь на занятия… Понимаю, что ты не хотела меня огорчать, но…

Антонина Борисовна, безвольно прислонившись к дверному косяку, говорила и говорила какую-то ерунду. Лора понимала, что мама пытается успокоить саму себя. Она не может не понимать, что Алла Константиновна сказала ей правду, но принимать ее не хочет. Она, говорит без остановки, чтобы Лора не смогла вставить ни слова, потому что те слова, которые Лоре вдруг захочется вставить, могут оказаться совсем не теми, которые ей хотелось бы от нее услышать.

Лора не осуждала Аллу Константиновну. Хоть они так и не договорились о том, когда ей стоит поговорить с Антониной Борисовной, но лучшего случая трудно было бы и ожидать. Театральный антракт имеет обыкновение быстро заканчиваться, а потому разговор наверняка волей-неволей пришлось строить очень конкретный, без лишних эмоций, и свернуть его, как только прозвучал третий звонок к началу действия. Конечно, зная Антонину Борисовну, Алла Константиновна не могла не понимать, что та не высидит до конца спектакля, но что такое какой-то спектакль по сравнению с тем, что надо наконец как-то решить судьбу дочери.

Лора взглянула на отца. Тот смотрел на жену мягким, бесконечно любящим взглядом. Он давно все понял правильно и, похоже, принял как должное, поскольку и раньше не очень-то одобрял стремление своих женщин к покорению театрального Петербурга. Сейчас он не знал, чем облегчить боль своей Тони, а потому просто стоял с ней рядом, готовый в любой момент броситься на помощь, если ей она потребуется.

Лора подошла к маме, обняла ее за напряженные плечи и тихо сказала:

— Мамочка, что-то мне расхотелось танцевать. Вот честное слово.

Антонина Борисовна, передернув плечами, попыталась освободиться от рук Лоры, но та обняла ее еще крепче и горячо заговорила в ухо:

— Мамочка, дорогая ты моя и любимая! Не хочу я быть артисткой! Передумала!

— То есть как это передумала?! Разве можно передумать, когда столько сил отдано… столько денег…

— Тонечка, не в деньгах дело! — тут же вставил отец и приобнял свою жену с другой стороны. — Денег мы еще заработаем! Не пенсионеры поди! В силах!