Танец Опиума (СИ)

— Я хотел защитить тебя. Хотел, чтобы твои мечты сбылись. Хотел, чтобы ты была счастлива. Я просто… хотел защитить тот мир, в котором ты жила. Оградить тебя от всех мерзостей. Но я облажался. Я круто облажался. Ты увидела кровь и смерть близких. Ты почувствовала на своей шкуре несправедливость и жестокость. Ты услышала крики. Ты стала свидетелем всего того, отчего я пытался тебя отгородить. И ты заслуживаешь покоя, но… я погибну без тебя. Я не могу представить мир без тебя… — на последних словах Итачи совсем стих, а пальцы его руки едва касались бархатной щеки дурнушки.

— Почему?

Учиха несколько долгих секунд молчал, а затем, на той же ноте, ответил:

— Потому что я люблю тебя больше собственной жизни. Всегда любил.

— Все эти пять лет?

— Все эти пять лет.

Их голоса сошлись на едва различимый шепот.

— Любил?

— Любил. И люблю сейчас. И буду любить вечно.

Они, казалось, совсем успокоились и пришли в норму. Вот только теперь ни один, ни второй не пытались замкнуться в себе и спрятать те чувства, которые испытывали. Сакура подалась вперёд и шепнула:

— Я люблю тебя больше жизни, — и впилась в его губы поцелуем. Мягко, не спеша, как будто бы это было нормой — вот так ругаться каждый день, походя во время ссоры на отпетых истериков, а затем обвивать руками сладкие моменты, как обвил талию Сакуры черноглазый брюнет, и переплетаться языками. Словно бы они делали это каждый день — так просто переставать быть адекватными людьми, ломать друг другу психику колкими словами и жизни поспешными решениями, а затем отпускать в свободное падение белое полотенце на её теле и снимать неторопливо с его плеч строгий пиджак. Как если бы это было привычкой — невольно рассыпаться на молекулы от невыносимой боли, а следом — падать на кровать, утопая в шёлковых простынях и мягком матраце, целовать её шею и медленно расстегивать пуговицы на его рубашке.

Тонкие девичьи пальцы перестали дрожать. Доверив своё тело его сильным рукам, она вдруг осознала, что находится там, где её положено — в данном месте и в данное время. Кожа покрывалась мурашками лишь от мысли, что брюнет рядом, а выбившиеся пряди волос щекочут её выпирающие ключицы, на коих Итачи уже оставил красные пятнышки.

Руки Учихи огрубели, и, скользя по коже талии, они наслаждались бархатом и нежностью, изгибами и пластичностью. Сакура не чувствовала ничего, кроме мягкости. Она уже ногами стаскивала с мужчины брюки. Они упали с кровати вслед за другой одеждой на гладкий паркет.

Харуно царапнула плечо Учихи, а следом изловчилась и оказалась сверху, прижимая кисти его рук к бархатному шёлку постельного белья. Взгляды их пересеклись, и девушке довелось увидеть дурман в чёрных глазах Итачи. Это было желание, смешанное с химией любви и дикой потребностью в её имени. Именно его Учиха шепнул одними губами, а следом растворился в поцелуе, которым Харуно, наконец, смогла насладиться. Но ей было мало. Слишком мало…

Теперь Сакура уже не сжимала кисти его рук, а переплетала свои пальцы с его, прижимаясь своей грудью к его. Изгибая спину, как кошка, она сосками проводила по литым мышцам, а плоским животом едва касалась кубиков пресса. Дурнушка чувствовала лоном поднявшееся естество, но не хотела торопить события, как это всегда случалось с Саске.

Губы Харуно скользили по его скулам, подбородку и шее, пока Учиха ласкал её, заставляя дышать чаще и громче. Длинные розовые волосы были мокрыми и падали на ключицы Итачи. Контраст температур заставлял мужчину хотеть возлюбленную ещё больше, восхищаться ею, как не восхищался ничем в своей жизни — даже обыкновенными вещами.

Он едва приоткрыл глаза и заметил медальон, свисавший с шеи Харуно. Это заставило Учих вздрогнуть, снова изменить положение, нависнув над девушкой, и заглянуть в туманные зелёные глаза, полные наваждения и доверия. Кончиками пальцев он коснулся нагретой телом символа.

— Ты его носишь? — чуть слышно спросил Учиха, словно бы и правда был удивлён. Где-то в глубинах своей весьма противоречивой души он знал, что Харуно никогда не подведёт его — не перестанет носить символ её принадлежности к Итачи.

— Всегда.

И они снова встретились поцелуем, провожая уходящий день долгожданным воссоединением тел и сердец. Она царапала ему спину, выгибаясь всё сильнее после каждой фрикции. А он оставлял жуткие засосы на её груди, словно бы клеймил её своею. Пусть люди увидят всё: и разодранную в кровь спину, и красные пятна, переходящие в синяки. Пусть они услышат её крик, срывающийся с губ, и его стоны. Пусть все знают, что Сакура принадлежит ему. Пусть это знает каждый на этой чёртовой прогнившей планете.

А потому Итачи двигался чаще, но не резче. Каждое его движение было плавным и по-своему грациозным. Ведь он ни физически, ни морально не мог причинить Харуно боль. Казалось, это запрограммированно в нём — приносить дурнушке только крики приближающегося оргазма, только смех, вызванный забавным рассказом или веселой шуткой, только слова любви, чтобы брюнет мог и дальше жить… ради неё.