Танец с дьяволом

Дэнни по-прежнему был неудовлетворен и недоволен тем, что делал в кино, но теперь у него были семья и дом, где он мог спрятаться, закрыться от всего на свете — от войны во Вьетнаме, от «Уотергейтского скандала», от «Оскара», полученного человеком, талант которого он в грош не ставил.

Это совсем не значило, что он был неудачником, — наоборот, звезда Дэнни разгоралась все ярче. Мысли о дочери подсказали ему, какое кино может понравиться детям: он задумал и снял переделку «Принца и нищего» — историю двух девочек-подростков, богатой и бедной, которые на неделю меняются местами. Комедия имела огромный успех и открыла новое направление в кинобизнесе.

Ленты его неизменно собирали полные залы, и в компании «ЭЙС-ФИЛМЗ» он был теперь одним из самых высокооплачиваемых режиссеров. Давно уже позабыл он свою мечту найти верный подход к «Человеку». Теперь это было неважно — у него была Патриция.

Он любил по дороге на студию завозить ее в школу. Джи-Эл настоял, чтобы девочку отдали в частную и привилегированную «Джон Томас дай скул», хотя Дэнни хотел, чтобы она училась вместе с другими соседскими детьми. Поначалу она не хотела ходить в эту элитарную школу и даже плакала, и Дэнни целый день думал о ней и не мог сосредоточиться на работе. Слава Богу, вскоре она привыкла.

У них выработался утренний ритуал. Патриция, собирая свои тетрадки, распевала песенки Фреда Астора из того давнего, первого в жизни Дэнни фильма.

В машине она прижималась к нему щекой, мурлыча, как котенок, если Дэнни был выбрит, а если нет — вскрикивала: «Какой ты колючий, папочка!»

Эти минуты были очень дороги для Дэнни.

* * *

Но пришел день, когда позвонили ему на студию и сообщили, что Патриция попала в автокатастрофу. Он бросился домой и столкнулся в дверях с выходившим доктором. Выяснилось, что она выпала из открывшейся дверцы машины, когда мать везла ее домой. Доктор уверял, что девочка отделалась несколькими ушибами.

Дэнни взбежал по лестнице в спальню — Патриция с повязкой на лбу мирно спала, прижимая к себе своего плюшевого мишку, — голова у него тоже была забинтована.

В гостиной на диване, в обществе полупустой бутылки скотча и полного стакана сидела Стефани.

— Не думаю, что сегодня есть повод… — сквозь зубы проговорил Дэнни.

— Мне так грустно… Позвонил папа и…

— Плевать мне на твоего папу. Объясни лучше, как ты умудрилась выронить Патрицию?

— Не знаю… Я как раз снизила скорость перед светофором, а она, наверно, прислонилась к дверце…

— Запертая дверца не открывается.

— Значит, она не была заперта, — огрызнулась Стефани.

— Если бы ты не накачивалась виски после каждого звонка Джи-Эл, то помнила бы, может быть, про такую маленькую кнопочку на двери.

— Не надо разговаривать со мной, как со слабоумной!

— Я разговариваю с тобой так, как ты этого заслуживаешь… — в эту минуту, ему показалось, что Патриция заплакала.

Он бросился к ней, стал на колени возле ее кровати, вытер ей слезы своим носовым платком.

— Не плачь, не плачь… Я так люблю тебя. Не надо плакать.

— А маму ты тоже любишь?

— Конечно! Почему ты спрашиваешь?

— А почему ты кричал на нее?

— Мы просто оба сильно расстроились из-за того, что с тобой приключилась такая неприятность.

— Но она же не виновата…

* * *

После этого происшествия супружеская жизнь Дэнни явно дала трещину. Стоило ему уехать на съемки, как Стефани, забрав дочку, улетала к отцу. Дэнни ни разу не был у него в гостях, и это, очевидно, устраивало обоих. Так и шло. Он все чаще выезжал на «натуру» — тем более, что павильоны и декорации выходили из моды, требовался больший реализм, правдоподобие и достоверность, — а жена с Патрицией все чаще гостили на Лонг-Айленде. Джи-Эл пригласил даже учителя, чтобы внучка не отстала от класса.

Дэнни часто вспоминал потом, каким пустым и безжизненным показался ему его дом в День Благодарения 1980 года, когда он вернулся со съемок. Увидев плюшевого мишку — с полуоторванным ухом, без одного глаза, — он едва удержался от слез. В первый раз Патриция не взяла его с собой.

Но по-настоящему он понял, что дочь отдаляется от него, на дне ее рождения — ей исполнилось двенадцать. Она ворвалась в его кабинет в белых рейтузах и черных высоких сапожках.

— Папочка, у меня будет лошадь, представляешь? Моя собственная лошадь!

— О чем ты, не понимаю, — Дэнни, отложив рукопись сценария, посадил дочь на колени.

— Дедушка дарит мне на день рождения настоящую, живую лошадь — серую в яблоках. — Она порывисто обняла его.

— Это замечательно, Патриция, но где она будет жить?

— На Лонг-Айленде.

— Да? Ну, тогда тебе не слишком часто придется скакать на ней.

— Ну, почему же? Каждый уик-энд. Дедушка устраивает меня там в школу.

Дэнни почувствовал, как сухо стало во рту, но глаза дочери так сверкали от счастья, что он ничего не мог ответить ей.

— Посмотри-ка, папочка! — она подняла руку. — Тебе нравится?

Дэнни смотрел на массивный золотой браслет, обвивавший ее хрупкое запястье. Он наверняка стоил несколько тысяч долларов. Его подарок — часы с изображенным на циферблате медвежонком — казался в сравнении с этим убогой дешевкой.

— Пойду покажу маме!