Танец с дьяволом

Дэнни подобрал камень и бросил его. Камень булькнул и ушел под воду. Дэнни выбрал другой — более плоский, примерился и снизу пустил его. Пять «блинков»! Молодец, Дэнни.

Он взглянул на часы и удивился — оказывается, уже десять минут четвертого. Обедать уже поздно. Вернувшись в номер, он побрился, принял душ, переоделся и заказал лимузин.

По дороге в Зальцбург Дэнни поглядывал на выпиравшую из-за ворота форменной тужурки толстую красную шею водителя, поросшую светлым пухом.

— Вы где были во время войны? — неожиданно для самого себя спросил он и сейчас же разозлился, что не сумел подавить внезапной неприязни.

Тот обернулся, поглядел водянисто-голубыми глазами и улыбнулся.

— Не гофорю по-английски.

— Еще бы ты говорил, сволочь нацистская!

Шея водителя напряглась, но он промолчал. Вскоре они были уже в самом центре города. Водитель резко, пожалуй, даже слишком резко затормозил, вылез, угрюмо распахнул перед Дэнни дверцу. Потом она громко хлопнула у него за спиной. Дэнни двинулся на площадь.

Уже вечерело — наступал час, когда Господь задерживает дыхание. Садящееся солнце лило золотой свет на угловатые кровли готических зданий. Их острые шпили вонзались в розовеющее закатное небо, а на карнизах, где сидели голуби, сгущались тени. На вымощенной булыжником площади была установлена сцена. Дэнни отыскал свое место и сел. Импровизированный партер быстро заполняла разноязыкая толпа туристов, но немецкая речь слышалась громче всего, и это раздражало Дэнни. Но когда начался спектакль, он забыл обо всем, и немецкий язык вдруг зазвучал мелодично и пленительно. Дэнни удивляло то, что он понимал язык, который на протяжении стольких лет пытался изгнать из памяти.

Бог обращается к Смерти: «Мне больно оттого, что Всякий Человек печется только о земных благах и живет лишь для удовольствия. Ступай к нему и во имя мое прикажи ему одуматься».

Быстро сгущавшаяся темнота придавала спектаклю какое-то особое, мистическое звучание. Дэнни был полон сочувствия к герою пьесы, который с отчаянием убеждается, что жизнь его была бесцельна и бессмысленна. Как жалобно просит он помощи у всех, кто его окружает! Когда он со стуком откинул крышку своего сундука, испуганные голуби взвились в подсвеченное оранжевое небо.

Бедный Человек! Он говорит Смерти: «Ты являешься, когда мысли мои в разброде…»

Дэнни казалось, что все это прямо про него. Если завтра и к нему придет смерть, что он скажет ей? Что он успел сделать? Его отец был истинным художником, а он — нет. Его отец был сильным, а он слаб. Он так и остался перепуганным ребенком. Да, он в чем-то преуспел, но что-то безвозвратно ушло. Ему неуютно в собственной шкуре. Он неприятен самому себе и не может вспомнить, было ли когда-нибудь иначе.

Рано утром он вылетел в Лондон. Когда самолет приземлился в Хитроу, Дэнни, потянувшись всем своим длинным телом, взглянул в иллюминатор. Где-то в этом исполинском, покрытом туманом городе, раскинувшемся внизу, находится Люба.

Она внушала ему страх. Одна ночь в ее объятиях — и ожило все, что он считал мертвым и похороненным.

Что ж, один съемочный день — и она навсегда уйдет из его жизни.

Глава IX

1987.

ЛОНДОН.

Дэнни пришел на съемочную площадку, постаравшись выкинуть из головы все, что было с ним накануне. Он не испытал никаких чувств, увидав Любу в костюме и гриме лондонского панка, и коротко, по-деловому кивнул ей. Она в ответ улыбнулась.

Он объяснил им суть эпизода. Люба со своей двоюродной сестрой сидят у стойки и едят рыбу с жареной картошкой. Когда появляется Брюс Райан, Люба смотрит на него и потом, толкнув девочку локтем, громким шепотом, с характерным простонародным выговором, произносит: «До чего сексуальный, с ума сойти». — «Что такое сексуальный?» — спрашивает та. — «Подрастешь — узнаешь», — говорит Люба.

Эпизод был довольно простой, но Дэнни потратил много времени, добиваясь от Любы, чтобы она произносила свою реплику не как взрослая женщина, а как восторженная хулиганистая девчонка-подросток. Она совсем не робела, но внимательно, слишком внимательно следила за всем, что происходило вокруг.

— Это кончится когда-нибудь? — осведомился Брюс, в пятый раз появляясь в барс.

— Вот-вот, именно с таким видом ты и должен входить, — кротко заметил ему Дэнни. — Входи по-хозяйски, как будто ты тут самый главный.

— Так и есть, — ответил Брюс, и двое его прилипал-телохранителей, сидевших у самого края съемочной площадки, громко расхохотались.

Дэнни повернулся к Слиму, который за годы их знакомства из лысеющего превратился в лысого, Тридцать лет они работали вместе, начав еще на телевидении, и теперь, когда у них за плечами было девять вестернов и пять картин для подростков, читали мысли друг друга.

— Не тянет, — тихо сказал он Дэнни.

Тот вздохнул:

— Готовь все к съемке, Слим, а ей скажи, чтобы зашла в мой фургон.

Люба, усевшаяся напротив, выглядела безмятежно спокойной.

— Не нравится, — сказала она.

В ней не было даже следа обычного актерского волнения в начале съемок, да еще когда сцена не идет. Ее это вроде бы совершенно не беспокоило.