Танец с драконами. Книга 2. Искры над пеплом

Хуже всего то, что они не дают спать. Стоит королеве смежить веки, днем или ночью, как одна из них тут же является и требует, чтобы Серсея покаялась. Ее обвиняют в супружеской неверности, распутстве, государственной измене и даже в убийстве: этот слизняк Осни Кеттлблэк сознался, что по ее приказу задушил прежнего верховного септона. «Рассказывай, кого убила, говори, с кем развратничала», — рычит Юнелла. Моэлла же уверяет, что спать узнице не дают грехи. «Только невинность спит сладким сном. Покайся и уснешь как младенец».

Грубые руки тюремщиц рвут в клочья каждую ее ночь, и каждая из ночей холоднее и злее, чем прежняя. Час совы, час волка, час соловья, восход и заход луны бредут мимо, как пьяные. Который теперь час? Какой день? Где она? Сон это или явь? Осколки сна, которые она урывает, режут ее разум как бритвы. С каждым днем она тупеет, теряет силы, и лихорадка ее трясет. Она уже не помнит, как давно ее заточили здесь, на вершине одной из семи башен Великой Септы Бейелора. Неужели ей суждено состариться и умереть в этой келье?

Нет, этого она не допустит. Сын и государство нуждаются в ней. Она должна освободиться, чего бы это ни стоило. Ее мир сжался до тесной камеры с ночным судном, бугристым тюфяком и убогим, как надежда, кусачим одеялом, но она по-прежнему наследница лорда Тайвина, дочь Утеса.

Бессонница, лютый холод, голод и лихорадка в конце концов все же привели ее к покаянию. В ту ночь септа Юнелла, войдя в камеру, застала узницу на коленях.

— Я согрешила, — сказала Серсея, едва ворочая языком. — Я долго была слепа, но ныне очи мои открылись. Старица пришла ко мне со своей лампадой и озарила мой путь. Я хочу очиститься, хочу отпущения. Прошу тебя, добрая септа, отведи меня на исповедь к верховному септону.

— Я доложу его святейшеству, ваше величество, — пообещала Юнелла. — Это доставит ему великую радость. Только исповедь и искреннее раскаяние могут спасти нашу бессмертную душу.

Весь остаток ночи королева спала спокойно. Сова, волк и соловей пронеслись незаметно; Серсее снилось, что она замужем за Джейме и сын их жив и здоров.

Наутро, став почти прежней Серсеей, она подтвердила септам, что хочет покаяться и получить отпущение.

— Нас радует эта весть, — сказала Моэлла.

— Великое бремя спадет с вашей души, — сказала Сколерия. — Ваше величество почувствует себя обновленной.

«Ваше величество…» Что за сладкие звуки. Тюремщицы далеко не всегда были с ней столь учтивы.

— Его святейшество ждет, — сообщила Юнелла.

Серсея смиренно потупилась.

— Нельзя ли мне сначала помыться? Я слишком грязная, чтобы предстать перед ним.

— Помоетесь позже, если его святейшество позволит, — сказала Юнелла. — Сейчас вас должна заботить чистота вашей души, а не бренная плоть.

Втроем они повели ее вниз: Юнелла впереди, Моэлла и Сколерия позади — боятся, как бы она не сбежала?

— У меня так давно не было посетителей, — тихо сказала Серсея. — Здоров ли король? Я мать и беспокоюсь за своего сына…

— Его величество в добром здравии, и берегут его неусыпно, — ответила ей Сколерия. — Королева всегда при нем.

«Королева»?! Серсея сглотнула, выдавила улыбку и сказала:

— Рада это слышать. Томмен так любит ее. Я никогда не верила ужасному поклепу, который на нее возвели. — Как удалось Маргери Тирелл оправдаться от обвинений в измене супругу и государству? — Значит, суд уже состоялся?

— Нет еще, но ее брат…

— Тихо, — зыркнула на Сколерию Юнелла. — Не болтай, глупая ты старуха. Не наше дело рассуждать о таких вещах.

— Прости, сестра. — Сколерия склонила голову и умолкла.

Его воробейство ждал Серсею в семистенном святилище. Лики Семерых, высеченные из камня, взирали на королеву с той же суровостью, что и сам верховный септон, писавший что-то за грубо сколоченным столом. Он ничуть не изменился с того дня, как Серсею взяли под стражу: тот же тощий седой аскет с подозрительным взглядом, та же мешковатая ряса из некрашеной шерсти.

— Я понял так, что ваше величество хотели бы исповедаться?

Серсея опустилась на колени.

— Это так, ваше святейшество. Старица явилась мне во сне с поднятой ввысь лампадой…

— Хорошо. Ступайте, Сколерия и Моэлла, а ты, Юнелла, останься — будешь записывать. — Он сложил кончики пальцев вместе, в точности как ее лорд-отец.

Юнелла уселась, развернула пергамент, обмакнула перо в мейстерские чернила. Серсее стало не по себе.

— Позволят ли мне после исповеди…

— С вами поступят сообразно вашим грехам.

Она снова ощутила неумолимость этого человека.

— Тогда да помилует меня Матерь. Я признаю, что прелюбодействовала с мужчинами.

— Назовите их, — потребовал он, не сводя с нее глаз.

Позади скрипело перо Юнеллы.