Танец семи покрывал

— А как же Москва? У нас там все... Мы там картины пишем...

— Мы и здесь будем писать. Построим дом с большой-большой мастерской.

— Нет, — не согласилась Стася. — А Стеф, а Марьяша? Я без них не могу.

— Марьяшу выпишем сюда, — решил Чон. — Что ей делать в Москве? А Стефу тут тоже будет неплохо... Представляешь, выстроим ему кабинет с видом на гречишное поле — пусть себе стучит под окном на своей машинке...

— Неужели тебя в Москве ничто не удерживает?

Чон перекувырнулся через голову, вскочил на ноги и заплясал на берегу речки, как папуас.

— Абсолютно ничего! Я — свободный человек! И я не страдаю москволюбием! Я не хочу быть, как многие, помешанным на этом городе! Что в нем хорошего, кроме твоего особняка! Но здесь мы построим еще лучше! С двумя, нет — тремя комнатами для Терры! С одной — для нас!

— Это почему такая дискриминация?

— Потому что нам с тобой и в одной комнатушке никогда не будет тесно!

Стася просияла, услышав это.

— Правда?

— Правда! И здесь нам будет здорово! И мне и тебе! Тебе особенно! Я тебя вижу насквозь...

Стася похлопала по песку, приглашая Чона приземлиться рядом с нею.

— Ты как эта речка, — продолжал Чон. — Сквозь тебя речные камушки видно...

— Если нам не будет тесно в одной каморке, — вернулась к прежнему разговору Стася, — то зачем тогда строить большой дом с кучей комнат?

— У меня слабость к хоромам, — посмеиваясь, объяснил Чон. — Я тебе когда-то говорил об этом. Мне всегда хотелось жить в просторном доме со многими людьми... Да-да, чтобы он всегда был полон оживленными голосами и шумом, как в праздники...

— А мне казалось, ты любишь одиночество...

— Да, но его легче любить, когда вокруг тебя полно народу, — объяснил Чон.

И неожиданно для Стаси Павел вдруг заговорил о своем прошлом.

— Моя первая жена родилась в таком доме... Ты не представляешь, какое обаяние ей придавал этот дом вместе с ее родными, с которыми мы собиралась за общим столом... поесть, попеть песни, поговорить... Можно сказать, что я женился на ней с корыстью, хотя и любил Свету.

Он умолк, рассеянно глядя на воду.

— И вы хорошо жили? — спросила Стася.

— Прекрасно! — с чувством проговорил Чон. — На праздники приезжали из аулов родичи ее отца, бывало, до двадцати человек... И это было так здорово! Никому не было тесно. Да, это был настоящий дом...

— Так что же произошло?..

— Ах, Стася, — с горечью промолвил Чон. — В этом доме завелся один совершенно ужасный человек, который все взял и разрушил своими руками.

— Какой человек?

Чон со всего размаху ударил себя в грудь рукой.

— Я. Вот этими самыми глупыми, подлыми руками все взял и разрушил...

— Почему ты это сделал? — почему-то не удивившись его ответу, спросила Стася.

— Это отдельный разговор. — Чон нахмурился, и Стася явственно ощутила, что он как бы закрылся от нее и что задавать вопросы не стоит.

Возможно, Стася бы не унялась и потребовала, воспользовавшись его откровенностью и хорошим настроением, чтобы он рассказал ей все до конца.

Но она не чувствовала себя вправе это делать.

Ведь у нее тоже имелась тайна, которую она пока не собиралась раскрывать мужу...

Глава21

НИЗКОЕ СОЛНЦЕ ПАВЛА ПЕРЕВЕРЗЕВА

Когда Стасю спрашивали, кого она считает своим учителем, то она безо всякого кокетства отвечала:

— Низкое солнце.

Конечно, рассеянное бормотание Стаси можно было принять за ответ, но он все-таки нуждался в кое-каком пояснении. А вот пояснять Стася ничего не умела и не пыталась. Люди, не обладающие ассоциативным мышлением, казались ей иностранцами, языка которых она не знала, а они не владели ее языком.

Но Павел — не Чон, а Переверзев — понимал ее с полувздоха.

Павел ночевал на веранде, и каждое утро его, как сонное постукивание созревших плодов, будили шаги Стаси.

При низком солнце она обходила своивладения, а они были гораздо обширнее соток, описанных в техническом паспорте домовладения. Наблюдая за ней сквозь неплотно прикрытые ресницы, Переверзев думал, что Стасины владения простираются с земли до неба, с рассвета до заката; с этого света на тот вели крохотные Стасины следы, неуловимые глазу, как пушинки-парашютики майских одуванчиков — они залетали, казалось Паше, в глухонемые космические бездны, спрятанные за колесами созвездий, за мятущимся пламенем комет, оставляя там легкие метки нашей жизни, осторожные силки, по которым человечество, может быть, когда-нибудь сострочит расползающиеся края жизни.