Танец семи покрывал

— Тоже не знаю. Пишет, выставка Ибрагима произвела там впечатление... Он очень много делает для своего покойного друга... Может, потом во Францию выставку повезет, не знаю.

— Ты, наверное, очень скучаешь? — покосившись на нее, спросил Переверзев.

— Скучаю, наверное. Но в голове у меня все время крутится идея одной картины...

Глава 22

ГОДОВОЕ КОЛЕСО

Переверзеву было ясно, что Стася не просто так проводит все свои утра и вечера в саду: она готовится к какой-то большой работе, не иначе.

Сначала на ее втором этаже стали появляться рисунки очередной модели, прикрепленные булавками к планшету, оклеенному белым листом бумаги: фрагменты растения или оно само целиком. Зарисовки делались когда карандашом, когда пером и тушью, когда акварелью. Укрупненный лист или головка цветка в разных поворотах с лицевой и тыльной стороны, в профиль, сверху. Иногда планшет с моделью отсутствовал, рисунок делался по памяти.

Павел Переверзев ломал голову, как из этих разноязыких, разностилевых растений можно составить букет. Изысканные садовые цветы и сорняки... Хор из частушечников и сопрано. Что же задумала Стася?

— Увидишь, — хитро улыбалась Стася.

Цветы были разные, но кое-что было в них общее — поза растений, жертвенный наклон цветка или бутона; они располагались по касательной какой-то неведомой окружности, под одним, строго вычисленным углом, некоторые из них как будто обвивали стеблями обруч.

Павел сам, случалось, прикалывал к Стасиному планшету георгины «звездопад» с острыми трубочкообразными лепестками, наивные с лепестками-ладошками «веселые ребята», свежий растрепанный цикорий, но делал это как бог на душу положит, без учета нужного Стасе угла.

Стопка рисунков множилась, Павел без устали рассматривал ее, сидя в плетеном кресле на веранде рядом с неутомимым трудягой Стефом, — все цветы были куда-то устремлены, за край бумаги, за предел искусства и его законов, как плывущие по реке в ночь на Ивана Купалу.

Лилия, кувшинка (Павел сам лазил за ней в соседский пруд, рядом с которым днями достраивал новым хозяевам летнюю кухню), одуванчики, хризантемы, лютик, маргаритки, маки, анютины глазки, бархотка, пастушья сумка, резеда, лимонник, орхидея, жимолость, — нет, это не составится в букет.

Через неделю после того, как Стася принялась за рисунки, явился Родя.

Он принес готовый к работе загрунтованный холст. Стася его забраковала:

— Ленишься, Родион.

— Все равно его не ты грунтуешь, а я, — забастовал Родя. — Подрамник тебе, верно, Павел сделал (Переверзев кивнул). Молодец. Хорошо выдержал сосну... А это холст нормальный, эмульсионный.

Стася упрямо крутила головой.

— Ну хорошо, — смягчился Родя, — я сделаю грунтовку.

Стася снова мотнула головой.

— Что? Снова нет?

— Я сама сделаю. Все от «а» до «я», — объявила Стася и позволила Роде только натянуть холст на подрамник, но запас закрепила сама, а натяжку ткани помог ей сделать Переверзев.

Дальше пошла обычная работа, и Родя, попрощавшись, ушел, а Переверзев, раз уж его не гнали, остался наблюдать, как Стася, обвязавшись длинным полотняным фартуком, варила клей, аккуратно помешивая его. Когда клей остыл, Стася проверила его на «отлип» от пальцев, добавила несколько капель глицерина. Попросила Павлика, раз уж он все равно болтался без дела, увлажнить холст из пульверизатора.

После первой проклейки Стася долго шлифовала высохший слой пемзой, чтобы убрать ворсинки волокна. Ее движения были точны и пластичны, Павел подумал, что даже если бы он не знал, на что способна Стася, то догадался бы об этом, увидев несколько ее жестов. Каждый предмет мира, в котором она сейчас жила, отвечал ей взаимностью.

Пока Стася готовила клеевой грунт, Переверзев просеивал для нее мел, а потом — для второго слоя грунта — смешивал его с порошком сухих белил. После просушки и шлифовки Стася достала палитру из клеевой фанеры, масленку, мастихин и краски. Переверзев сидел тише воды ниже травы — он чувствовал, что его скоро отправят восвояси.

— Ужасно люблю названия красок, как детскую считалку, — проговорила Стася. — Внутри каждой краски своя мелодия. Ну-ка, нажми эти клавиши...

— Охра светлая, охра золотистая, сиена натуральная, сиена жженая, умбра, марс коричневый...

— Спасибо; кадмий красный, стронциановая желтая, изумрудно-зеленая, кобальт зеленый светлый, окись хрома, ультрамарин, краплак средний, кость жженая... Артист перед выходом на сцену настраивается с помощью грима перед зеркалом, а я твержу про себя эти волшебные слова. Их можно положить на шум прибоя, как гекзаметр.

На другой день Стася набросала сперва углем, а потом кистью эскиз. Кисть позволяла делать тоновый подмалевок светотени.

— Так что это будет? — не утерпел Переверзев.

— Натюрморт.

— Так я тебе и поверил.

Стася умброй прописала теневые части «натюрморта», набросала структурную форму предметов-растений, уточнила композицию.

Теперь кое-какие смутные догадки относительно сюжета полотна появились у Павла, но, чтобы Стася не выжила его прежде времени из мастерской, он затаился в углу как модель.