Танец семи покрывал

— В нем много тебя, поэтому он просто бесконечен, — усмехнулся Переверзев. — А ведь здесь каких-то тринадцать—четырнадцать соток, не так ли?

— Вроде того, — согласилась Стася. — Но он и правда огромен. И до обидного незнаком. Я не знаю по именам все мои цветы, например, некоторые розы. Их высаживала мама — она знала о них все. А я не знаю, как они называются, и это мешает мне рисовать их. Как-то даже брала в библиотеке книгу под названием «Розы», там были цветные фотографии, но отчего-то эта книга вызвала во мне такое отвращение, что я завернула ее в газету и тут же отнесла обратно... Уж не знаю, что подарила бы тому человеку, который бы представил мне вон ту красотку в платьице из бледно-розового шелка...

— Ее зовут «глория ден», — отозвался Павел. — Парнецианская роза.

Стася, пораженная, запрокинула лицо и долго разглядывала Переверзева.

— Конечно «глория»! Как я сама этого не услышала! А откуда ты знаешь, Павлик?..

— Считай, что я — цветок в твоем саду, о котором ты ничего не знаешь, — засмеялся Павел. — Когда-то в молодости я был главным художником-декоратором при Министерстве иностранных дел. В моем ведении было двадцать восемь дач наших высших сановников. Мне приходилось делать все — от закладки будущего сада и цветника до выращивания самых капризных растений. И жил я тогда в летней кухне рядом с дачей Вячеслава Михайловича Молотова...

— Бог ты мой! — Стася развернула Переверзева лицом к солнцу. — Так сколько же тебе лет, Павлик? Да-да, вижу морщины, но у тебя такие ясные глаза, синие-синие, как будто ты только вчера народился на свет. А ты, оказывается, живешь на свете давно и вращался вон в каких кругах...

— Так вышло, — пожал плечами Павел, — мой дядюшка тоже принадлежал к советской знати, он меня, лоботряса, и пристроил к этому делу... Я сады страшно любил... А тут все было в моем распоряжении, любая земля, любая рассада, удобрения, рабочая сила... Ну и люди... Рядом был дом отдыха, из него, собственно, приносили на все эти дачи завтраки, обеды и ужины. Могу свидетельствовать — Молотов очень скромно питался; что все ели в доме отдыха, то и ему в судках носили. Правда, шофер его был до такой степени раскормлен, что все время сидел в машине — ему трудно было оттуда лишний раз вылезти... А Молотову жена носки чинила, сам видел... Публика в доме отдыха была разная — актрисы, писатели, художники, вот и я стал с ними потихоньку играть, писать пьесы, рисовать... Портрет Вячеслава Михайловича нарисовал, не очень похожий, правда, но его у меня недавно Зюганов купил, причем заплатил в пять раз больше того, что я запросил. И долго тряс вот эту самую руку.

— Значит, тебе уже за пятьдесят? — спросила Стася.

— Поговорим о цветах, — молвил Переверзев. — Я тебе все сейчас представлю! Вот эта «гулбахор» из семейства древних дамасских роз, с махровыми соцветиями, эта — с ярко-розовыми — «тина-тин» из семейства центнофольных роз... «Де катр сезон» — чайная, или индийская, роза, цветет с начала июля до самых заморозков...

— А эти, похожие на дуэт Иоланты и Водемона?

— Это кусты «галлики», французских роз, белые, розовые, красные... «Мадам коше» — очень нежная дама из Прованса, ее обязательно укрывают на зиму... Кстати, в вашем саду поработал человек, знакомый с моим творчеством, — я первый в нашей стране догадался использовать розу «рулетти» как бордюрный материал... Если позволишь, на следующий год я посажу для тебя белоснежную «фрау карлу друшки», которая, правда, не пахнет, но хороша, как Элен Безухова при венчании... Еще посадил бы серебристо-жемчужную «дебору бесс», бронзовую «изабел», сливочно-абрикосовую «офелию», карминного «везивиуса»... Да, я бы ужасно хотел создать для тебя такой сад...

— Какой? — заинтересовалась Стася.

— Чтобы при взгляде на него у самого черствого человека на глазах выступали слезы.

— А еще какой? — поддразнивала Стася.

— Чтобы самый скупой на свете человек, побывав в нем, развязал свою мошну и раздал бы деньги нищим...

— Замечательно! А еще какой?

— Чтобы, когда ты вышла утром на веранду, тебе казалось, что сновидение твое не кончилось...

Стася, до этого времени слушавшая Павла с открытым ртом, вдруг как будто спохватилась, отвела от него глаза и страшно покраснела.

Павел понял, почему она так смутилась.

— Я не собираюсь говорить тебе о своих чувствах, — пожал он плечами. — Я только описываю сад.

— Эй, вы там! — окликнул их с веранды Стефан. — Сигаретой не угостишь, Павлик?

— Однако странно, — пробормотал Переверзев, извлекая сигарету из пачки, — Чон гораздо моложе меня, однако его все величают Павлом, а меня, старика, Павликом... Лови свою сигарету, Стеф! Что ты во двор носа не показываешь?

— Стеф взял заказ от издательства на роман о каком-то из Рюриковичей. Пытается занять себя, пока Зара на гастролях...

— А когда она вернется? — закуривая, поинтересовался Переверзев.

— Право, не знаю. Стеф тоже не в курсе.

— А когда Чон вернется из Германии?