Танец семи вуалей

Графиня перестала ходить в церковь, ибо ей казалось, что священник, церковные служки, певчие, прихожане и даже нищие на паперти видят ее насквозь, что ее грех проступает на ней подобно несмываемой грязи, которой она запятнала себя. Святые угодники с золоченых образов будто укоряли ее за измену человеку, с которым она стояла под венцом и которому клялась перед Богом. Устрашающие картины ада разверзались перед ней, но при всем том она не могла отказаться от встреч с Самойловичем, который совершенно сломил и развратил ее. Более всего пугали Эмму ужасные мысли, от коих она не могла избавиться ни наяву, ни во сне, ни в храме…

Она перестала исповедоваться… боясь признаться в том, что решилась на блуд вопреки нравственной чистоте, которую прививали ей воспитатели. Ее душа разделилась надвое: одна Эмма отдавалась неприличной похоти, другая стенала и молила о пощаде. К кому обращалась она и желала ли на самом деле того, о чем просила?

Неверная жена обвиняла в своем падении извращенную мораль, Иду Рубинштейн, сластолюбивого мужа, безжалостного любовника, распущенную горничную – кого угодно, кроме себя. Они все ополчились против Эммы, жаждали ее позора, ее гибели…

Графиня не смела поднять глаза на «обожаемого Сашеньку», тогда как тот принимал ее поведение за ревность и недовольство. Избегая объяснений, граф отмалчивался, запирался у себя в кабинете, куда перебрался из супружеской спальни, пил и проваливался в горячечный хмельной сон. Самойлович принес ему расшитые бисером шаровары и розовый тюрбан с пером, заверив, что выкрал их у Иды ради друга.

– От нее не убудет, – заявил он Оленину. – У нее шкафы ломятся от одежды и театральных костюмов. Ей шьют по эскизам самого Бакста[14]. Он не отходит от Иды. Но между ними ничего нет…

– Совсем ничего?

– Платоническая любовь, мой друг…

Оленин не верил в платоническую любовь:

– Ты украл ее вещи, Самойлович? Ты вор!

Отставной офицер самодовольно улыбался без тени протеста. Он гордился своей ловкостью. Шаровары из тончайшего шелка лежали на стуле, словно пестрое облако. Тюрбан казался гигантским цветком розы, в котором торчало перо. Восхитительный запах пудры и парижских духов исходил от этих волшебных вещей. Оставшись один, Оленин зарылся в них лицом и отдался эротическим грезам…

– Ты перестал спать с женой? – на следующий день осведомился Самойлович. – Это зря, дружище. Поверь мне, женщины – коварные существа. Она быстро найдет тебе замену!

– Кто? Эмма?